Томик в мягкой обложке
Шрифт:
– Иди сюда, мальчик…
Чтобы запомнил этот вечер на всю жизнь, чтобы вернул его потом со своим сыном, со своей дочерью. В теории это казалось Юрию Андреевичу необыкновенно простым. Вот ведь его томик – здесь, на полке, всегда под рукой, всегда готовый раскрыться на любой странице. А вечер… неужели трудно найти хотя бы один, подходящий? В году их аж триста шестьдесят пять, выбирай по вкусу. Но это только в теории. На практике же получилось, что из-за проклятого переезда Миша упустил драгоценное время. Дочка выросла, вышла замуж и теперь оставалось рассчитывать только на внуков.
Внуки –
Снег в этом городе выпадал редко, но однажды выдался по-настоящему зимний вечер. В новостях говорили об огромных по здешним понятиям сугробах, о заваленных дорогах и остановившемся транспорте. К оконному стеклу слетались из темноты крупные хлопья снега, прилипали, таяли, сменялись новыми, и это живо напомнило Юрию Андреевичу другие времена и другие комнаты – с журчащей батареей, клетчатым пледом и экономным светильником со странным именем «бра».
Как видно, и Мишу посетили те же самые мысли, потому что он, постояв у окна, вдруг обернулся и взглянул в сторону шкафа. Сердце Юрия Андреевича забилось сильнее.
«Ну же! – почти закричал он. – Давай! Сейчас самое время!»
И действительно, хозяин снял с полки томик в дедовском переплете и, присев на диван, позвал внуков. Мальчишки прибежали немедленно: в квартире было прохладно, а места под боком у деда обещали и уют, и ласку.
– Послушайте, как это хорошо, – сказал Миша и стал читать, вполголоса, как некогда мама: – «Мело, мело по всей земле…»
– Что такое «мило»? – прервал его младший внук, Дани.
– Фамилия, – авторитетно ответил старший, Амит. – У меня в классе есть один такой: Рами Мило.
– Он что, русский? – поднял брови Дани.
– Да какое там русский! – отмахнулся брат. – Мама у него марокканка, а папа поляк.
– Э, ребята, так не пойдет, – вмешался Миша. – Правильно не «русский», «марокканец» и «поляк», а «выходец из России», «выходец из Марокко»… и так далее.
– Это слишком длинно, саба, – снисходительно заметил Дани. – Проще так, как мы.
– Саба прав! – оборвал его Амит. Исключительное право противоречить деду принадлежало здесь ему и только ему. – Наша учительница говорит, что скоро вообще не будет никаких «русских» и «марроканцев».
Дани недоверчиво усмехнулся:
– Куда же они денутся?
– Исчезнут. Растворятся… – Амит для убедительности прищелкнул пальцами. – Вот так: растворятся без следа. И останутся одни евреи. Правда, саба?
Миша захлопнул книгу.
– Правда, – сказал он, прижимая к себе обоих внуков. – Растворятся без следа. Где-то я уже слышал эти слова...
– От Малки? – догадался Амит.
– От какой Малки?
– Ну, от моей учительницы…
– Ах, да. Нет, не от Малки, – рассмеялся Миша. – Что ничуть не отменяет ее оглушительную правоту. Кто тут хочет пиццу?
Сопровождаемый восторженными воплями
Хотя, если подойти к вопросу по-философски, то нельзя не признать определенную правоту учительницы Малки. В конце концов, Саша Гордон и Лара говорили ровно то же самое. Правда, они полагали, что растворятся евреи, а останутся русские, в то время как новая интерпретация расставляла сливаемые воедино народы в обратном порядке. Но разве перемена мест слагаемых может повлиять на сумму? Ведь главной целью по-прежнему остается глобальное единство людей, их универсальная культурная основа, выход за рамки узколобой национальной обособленности. Если нет ни эллина, ни иудея, ни русского, то неважно и каким словом назовут этот результирующий всеобщий народ – хоть евреями, хоть зулусами, хоть чертом в ступе. Важен сам процесс слияния, растворения – разве не так?
Утомившись от судьбоносных раздумий, Юрий Андреевич решил поделиться своими сомнениями со старинным приятелем из синенького томика. Выслушав соседа, Иван Петрович отрицательно покачал головой:
– Растворяться? В евреях? Ну, это вы хватили через край, батенька. Вот уж чего не хотелось бы.
– Почему, Иван Петрович? Вы же сами как-то замечали, что в России только они и читают. Что, не будь этих еврейских юношей и девушек, пришлось бы повсюду закрывать библиотеки…
Войницкий пожал плечами.
– Библиотеки библиотеками, а табачок все-таки врозь. Помимо всего прочего, они ведь так чудовищно безвкусны, Юрий Андреевич… Ну скажите сами: разве не оскорбляют ваше эстетическое чувство все эти… – он состроил уморительную гримасу и прошепелявил, довольно точно копируя нелепый еврейский акцент: – …все эти фармачефты, цестные еврейчики и прочая шволочь?.. А эта их ужасная страсть к наживе? Копят и сами не знают, для чего копят. Нет уж, вы как хотите, а я в такой мерзости растворяться не буду.
На том пока и порешили.
За стеклянными дверцами снова потекла размеренная плавная жизнь – во всяком случае, так казалось обитателям шкафа, который теперь открывался лишь на предмет смахивания пыли. Иссушающая жара сменялась холодными ливнями, а ливни – жарой. Ничего-ничего, успокаивал себя Юрий Андреевич. Удел домашней книги – ждать своего часа. Как говорит Иван Петрович, мы еще увидим всё небо в алмазах…
Предсказания Войницкого обычно сбывались, хотя и не полностью. Так произошло и на этот раз. Как-то утром в комнату вошли Амит и Дани, превратившиеся за это время в здоровенных красавцев-мужчин, очень похожих на исполнителя роли Юрия Андреевича в голливудском кино. Младший был в армейской форме с тремя полосками на погонах.