Тони и Сьюзен
Шрифт:
— Вы его уважаете? За что?
— За то, что кишка у него не тонка. Надо ему чего сделать — он сделает.
— Знаете что? — сказал Тони. — Я его не уважаю. Я его вот ни на столечко не уважаю. — Он подумал, оценит ли человек с бородой его кишку после этих слов.
— Не волнуйся. Он от тебя этого и не хочет.
— И правильно делает.
Он увидел в листве лису с цветными ювелирными глазами — попавшись на секунду в поток света, она повернулась и исчезла.
— Вряд ли тебе надо волноваться за жену с ребенком.
— О чем вы говорите? — Этой ночью отовсюду
— Тебе не страшно?
— Конечно страшно. Мне черт знает как страшно.
— Да уж понимаю.
— Что он с ними делает? Чего он хочет?
— Чтоб я знал! Он любит посмотреть, чего он может. Говорю же, нечего тебе волноваться.
— Вы хотите сказать, что это игра. Большой розыгрыш.
— Это не совсем игра. Я бы так не сказал.
— А что тогда?
— Черт, мистер, ты меня не спрашивай, что он придумал. Это всегда разное. Всегда что-то новое.
— Тогда почему вы говорите, что мне нечего волноваться?
— Он еще ни разу никого не убивал, я об этом. По крайней мере, я не знаю, чтоб убивал.
Это заверение потрясло Тони.
— Убивал! Вы говорите об убийстве?
— Я сказал, что он не убивал, — сказал Лу. Говорил он очень тихо. — Если б ты меня слушал, услышал бы что я говорил.
Они выехали к полянке, где колея пропадала в траве.
— Ну надо же, — сказал Лу. — Кажется, дорога вся вышла.
Тони остановил машину.
— Не видать их, — сказал Лу. — Неужели я ошибся. Тебе, наверно, лучше выйти.
— Выйти? Зачем?
— Тебе пора выходить. Ясно?
— Давайте вы скажете зачем?
— У нас и так уже проблем хватает. Делай, что говорю, и все, лады?
Когда вас грабят на улице, мудрость заключается в том, чтобы не сопротивляться, отдать бумажник, не ерепениться под дулом пистолета. Тони Гастингс размышлял над обратной мудростью: когда непротивление становится самоубийством и терпимость — попустительством? Где в событиях наиближайшего прошлого был миг, когда он мог овладеть преимуществом, и может ли этот миг еще настать?
Двое мужчин на передних сиденьях машины: один, справа, велит другому, за рулем, выйти, тот не хочет. Тот, что за рулем, разменял пятый десяток, интеллигентной наружности, кабинетного склада, его уму открыто многое, но он не дрался с детства и не припомнит, чтобы хоть раз побеждал. Другой мужчина носит черную бороду, на нем джинсы, и он кажется уверенным в себе. Кабинетный мужчина не вооружен ничем, кроме авторучки и очков для чтения. Бородатый оружия тоже не предъявил, но, похоже, знает, что он в состоянии добиться своего. Вопрос: как поступить кабинетному мужчине, чтобы его не выкинули из машины?
— Я просто тебе говорю, что делать, и тогда будет без никакого насилия.
— Каким насилием вы мне угрожаете?
Бородатый вышел из машины справа. Он обогнул машину сзади и подошел к водительской двери. Те секунды, которые у него это заняло, Тони Гастингс восхищался его убежденностью в том, что Тони не уедет или его не собьет. Трогайся и езжай — его рука была на рычаге переключения передач, мотор работал. Само собою, на полянке придется разворачиваться.
— Пошел! — сказал он.
Тони посмотрел на него:
— Я тут не останусь.
Было еще не поздно — если действовать внезапно. Мужчина взял его за руку бульдожьей хваткой, Тони включил сцепление и хотел переключить скорость но мужчина рванул, и Тони задом выпал из машины на землю.
— Гляди убьешься, — сказал мужчина. Он сел в машину, захлопнул дверь, дернул машину вперед, быстро сделал пару поворотов и утрясся по дорожке по которой они приехали. Стоя в траве, Тони смотрел как прыгали, вспыхивая среди ветвей, кляксы света — даже когда машины и след простыл; потом он остался один в покое и первозданной темноте ночи.
Она откладывает рукопись. Ну и дела, все хуже и хуже. Тони Гастингсом она возмущена, с другой стороны — что бы она сделала на его месте? Она бы на нем не оказалась, говорит она.
Она думает встать. Сделать что-нибудь перед следующей душераздирающей главой. Но ей не хочется двигаться. Не отвлекайся, посмотрим, что дальше.
Что станется с человеком, которого только что бросили в лесу и чья жена, дочь и машина попали в руки бандитов? Нельзя ничего сказать, не зная этих бандитов, не зная, чего они хотят. Но тут — вымысел, что меняет постановку вопроса. Это путь куда-то, проложенный Эдвардом. Вопрос перед Сьюзен — хочу ли я этим путем идти? Как она может иначе? Она попалась, совсем как Тони.
На монопольном полу кто-то пукнул. Друг Генри Майк хрюкает, хе-хе, Сьюзен заглядывает к ним — посмотреть. Видит со спины своего любимого сына Генри, его широкий толстый зад, слишком толстый, бедный мальчик. Ее золотоволосая Дороти, годом старше, шлепает его по руке.
Ничего не в порядке, все наперекосяк. Схожу-ка я в туалет, говорит Сьюзен. Что бы ей ни пришлось потом говорить Эдварду, она, во всяком случае, сможет сказать, что ее зацепило.
5
Этот перебой в чтении — умышленный: ей не очень-то надо в туалет. Она спускается по лестнице из темноты. В коридоре наверху нет света, нужна стремянка из подвала. Не сегодня. Поперек комнаты лежит на спине Генри, выбывший из игры, чешет, задрав свитер, живот, а Майк со злодейским смехом движет свою фишку по доске.
Генри припевает:
— Какая разница, какая рааазница?
— Не нуди, — говорит Дороти.
Марта улеглась на рукопись, упирается, когда Сьюзен пытается ее подвинуть. Сьюзен вспоминает дивный отрезок летнего шоссе — дорога нисходит с холма в долину с фермами и отлого вздымается к лесной гряде. Она любит эту диковатую природу, любит лесистые кряжи, длинные долины, блаженные подкрепления в маленьких уютных закусочных у дороги, особенно после долгого изнурительного, дня езды по плоским Индиане и Огайо. Тут она отдыхает душой. Она вспоминает пение в машине — Дороти, Генри и Рози сидят сзади, Джефри перебирается с колен на колени, Марта где-то в ногах. «Где ты, где ты, лагерь мой?»