Тони и Сьюзен

Райт Остин Тэппен

— Вы хотите поехать с ним?

— Уже поздно.

— Я не думал разлучать вас с друзьями.

— Не волнуйтесь.

Он подумал: у нее с Джеком Биллингсом — роман?

— Я хотела поехать с вами. — Добавила быстро: — Если вы не против.

Он подумал: это Луиза Джермейн, чужой человек, и я везу ее домой. Он попробовал понять, что тут запретного. Она сидела рядом, как член семьи. Кажется ли ей, что она Лора? Нет такого закона, который запрещал бы ее подвезти, вежливый поступок, любезность. Но думает ли она, что я просто ее подвожу до дома?

Студенты, видевшие наш отъезд, будут думать, что у нас роман. Но ведь у нас не роман. Если только Луиза Джермейн сама не думает, что у нас роман.

Он подумал: что такого необычайно важного я хотел ей сказать? Знаю ли я, что делаю? Что, если она предложит мне зайти? Снова запрет. Он подумал, не выглядит ли все это как попытка соблазнить Луизу Джермейн? Могло ли ей так показаться? Тогда бы она держалась опасливее, искала бы отговорок, избегала бы его. Так что, может быть, она этого ждет. Возможно ли, что она пытается соблазнить его?

— Приехали, — сказала она. Отчаянный вопрос был такой: в чем вопрос? Ее длинный белый дом уходил вглубь улицы, на переднем крыльце — шесть почтовых ящиков. — Не хотите зайти?

Он поискал причину, по которой ему нельзя было бы этого делать.

— А не слишком поздно?

Ее лицо в тени.

— Вы окажете мне честь, если зайдете.

— Надо найти, где встать.

Возможно, она не думает его соблазнять, она думает всего лишь напоить его кофе, и в таком случае ему нечего волноваться о запретах. Они встали через полквартала и пошли под уклон к ее дому. Неровный тротуар, сталкивались плечами. В ее окнах было темно, в вестибюле горел свет. Она заглянула в почтовый ящик: ДЖЕРМЕЙН. Он пошел за нею наверх, стоял рядом с нею перед исцарапанной сосновой дверью, пока она искала в сумочке ключи, его истрепавшееся сердце дико колотилось.

Не прелюбодеяние, потому что Лора умерла. Не нарушение траура, потому что прошло одиннадцать месяцев и жизнь безжалостно требует, чтобы он жил. Она не ребенок, она — взрослая женщина своего поколения, у которой к двадцати восьми или тридцати может набраться больше романов, чем у него — к сорока пяти. Он уже оправился, потому что рана, которую не смогла вылечить безлюбая холостячка, закрылась. Она больше не аспирантка, потому что она кончила учебу, и он как раз сегодня зарекся еще когда бы то ни было официально над нею начальствовать.

Они вошли. Гостиная была строгая, диван, стол. Она включила свет при диване и поставила запись джазового фортепиано. У нее была картинка с Монмартром. Он сел на диван, провалившийся так, что он едва не стукнулся задом об пол.

— Выпьете вина?

Она села на диван рядом с ним. Их колени возносились, как горные вершины. Что бы он ни хотел ей сказать — теперь пора. Возможно, это касалось событий в Грант-Сентере, но ведь он уже рассказывал свою историю на вечеринке — и все-таки нечто осталось невысказанным. Как будто к этой истории прилагался тайный комментарий, предназначенный ей одной. Настолько тайный, что он сам не знал к нему шифра. Кроме этого, он мог сказать

ей лишь то, что он превратился из чего-то во что-то другое. Эта новость была потрясающей, но невразумительной.

Если бы он только мог передать всю эмоциональную силу, всю концентрацию смысла, что вобрал в себя нанесенный Рэю удар.

— Я хорошо ему врезал, — сказал он.

— Вы даже не представляете, что это значит — что вы тут у меня сидите, мистер Гастингс. — Глаза в пригашенном свете, лицо, хотящее поцеловать. Аспирантка, воспылавшая страстью к преподавателю, тут и думать нечего — хорошо, что она больше не его аспирантка.

Она сняла с головы синюю косынку и встряхнула волосами.

— Я часто думала вас сюда пригласить. То есть после вашей утраты.

Он сказал:

— Вы хороший друг.

— Я хочу быть вашим другом. Я не хочу быть просто вашей студенткой. Вас это не сердит?

— Вовсе нет. Я не думаю о вас как о студентке, я думаю о вас, как о… — Заполни пробел, подумал он, сам я не могу.

— Как о ком, Тони?

— Как о друге. — Что уже было сказано. (Она назвала тебя Тони.)

— Я думала, ты хотел сказать — как о женщине.

— Я хотел это сказать.

Она глядела на него торжественно, говорила медленно. Несмотря на возникшее напряжение, у него было чувство, будто он актерствует и она тоже. Она перестала на него глядеть, потом снова на него поглядела и спросила:

— Это надо понимать так, что ты хочешь со мною переспать?

Переведи дух, друг, это опередило твои ожидания.

— Так меня надо понимать?

— Разве не так? — Ее глаза были огромны.

— Возможно, так.

— Возможно?

— Ну да. То есть так.

— Хочешь?

— Да.

Теперь тихо:

— Я тоже.

Она сказала:

— Есть одна проблема.

— У тебя нет…?

— Не то. Я не уверена, что через какое-то время не придет Джек Биллингс. Я не уверена, что на сегодня от него отделалась.

— Он хочет с тобою переспать?

Она кивнула.

— У вас роман?

— Он думает, что да. — Она развела руками: пусто. — Прости. Просто я никогда не надеялась, что у меня с тобою может что-нибудь быть.

Вот он где, запрет.

— Я не имею права мешать.

— Я хочу, чтобы ты мешал. — Она задумалась. — Давай рискнем. Если он придет, я его не впущу. Скажу, что плохо себя чувствую.

Ему пришла в голову мысль. Почему нет?

— Хочешь, поедем ко мне?

— О, отличная мысль.

Быстро, пока Джек Биллингс не пришел. Она побежала в ванную, вынесла белый халат, второпях осмотрелась, соображая, что взять, остановилась на зубной щетке.

— Скорее, — сказала она, словно Джек Биллингс был уже у двери.

Когда они вышли из дома, мимо медленно ехала машина.

— Боже, — сказала она, — это он.

Машина проехала.

— Почему он не остановился? — спросила она.

Он вспомнил лес.

— Он посмотрел прямо на меня.

— Я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности.