Тонкая рябина
Шрифт:
Ночью они добрались до боевого охранения, дальше была ничейная земля. Густой темный лес, холмы с крутыми склонами, так же заросшими невысоким, кудрявым подлеском. Где-то внизу еле заметная речушка Пагра, от нее вправо и влево шли болота, почти никогда не просыхающие, торфяные, топкие места. Гнилая Картавка — так назвал эти места народ, так оно и было. Цепь никогда не пересыхающих болот, по краям их кустарник и высокая осока. Кое-где встречались топи, гиблые места с грязью, тиной, в которую всасывало все, что неосторожно попадала туда. Были там и тропы, но немцы не ходили по ним: не было проводников, а население почти все отошло к Москве.
Идти надо было так, чтобы через час двадцать минут выйти через болота в тыл немецкому караулу, который на ночь выставлялся заставой, охранявшей проселочную дорогу на Картавку.
Старшина-проводник провел их через посты и молча показал рукой направление.
Четверо разведчиков остались одни. В темных маскировочных халатах, в касках, обтянутых темно-зеленой материей, в мягких бесшумных чегах они шли к болоту. Впереди Радин, за ним Прохор и двое других солдат — Макаров и туркмен Кошгельдыев.
Вокруг непроглядная темень. Чуть мерцают звезды, а лес, настороженный и угрюмый днем, сейчас казался просто страшным, заклятым бором.
Чтобы не сбиться, не потерять друг друга, «охотники» держались за веревку. Шли медленно, сторожко. Сошли к болоту, к тому месту, где днем всегда находился немецкий караул. Ночью его отводили назад, но Радин тем не менее, затаив дыхание, минут пять прислушивался, нет ли шорохов, шагов. Все было тихо. Постояв немного, солдаты двинулись дальше.
Впереди что-то зашуршало, будто хрустнула ветка. Потом опять стало тихо. Быть может, то был какой-нибудь зверь, быть может, человек.
Прошло две-три минуты. Где-то слева от разведчиков вдоль линии фронта, послышались выстрелы — дробь пулемета, еще один затарахтел, затем все смолкло, но зато далеко от болота засветился край леса. Взлетели и повисли в воздухе матово-белые фонари, озаряя неестественным бледно-жемчужным светом ночь. И снова беспорядочная стрельба разнеслась по фронту. Но здесь, на болоте, все было тихо, слишком тихо даже для ничейной земли. И Радин вспомнил, как еще в военном училище старый генштабист лектор говорил: «На фронте всегда ожидайте врага и его хитрости именно там, где по логике вещей их ожидать не следует. Тишина на позициях всегда любезна солдату, но командиров она должна беспокоить. За нею всегда скрывается враг».
И Радин почти силой посадил поднявшегося было на ноги Прохора.
Прошла еще минута. Выстрелы с немецкой стороны прекратились и неживой свет «фонарей» стал блекнуть, исчезать. Опять наступила тьма, и снова впереди послышались шорох и еле слышное движение, похожее на заглушенные шаги.
Радин толкнул в бок Прохора, и тот, поняв его, сжал ему локоть, и все четыре разведчика, затаи зшнсь в кустах, стали ждать. Уже четче слышались приближающиеся осторожные шаги. Чувствовалось, что идет группа в несколько человек. Только теперь понял Радин, для чего где-то на фланге немцы подняли шумиху и стрельбу, зачем они ни с того ни с сего зажгли над дорогой фонари.
Старый лектор был прав. Враг отвлекал внимание наших постов, а сам готовил поиск на тихом, почти непроходимом болоте.
И опять все стихло. Если б солдаты теперь точно не знали, что где-то невдалеке есть люди, эта спокойная, ночная тишина обманула б их. Веревка сползла с плеча Радина. Это, как было условлено, делал Кошгельдыев. В случае успеха она могла пригодиться. Опять чуть слышно хрустнула во тьме ветка. Потом совсем близко послышались осторожные шаги.
— Стой, здесь подождем остальных, — услышал Радин тихую немецкую речь.
Опять на левом фланге повис фонарь, и вспыхнула короткая огневая перебранка постов.
При слабом, мерцающем свете далекого «фонаря» разведчики увидели двух немцев. Один что-то шептал другому, тыча пальцем вперед, в сторону советских позиций. Потом оба не спеша пошли дальше, настороженно прислушиваясь к лесу. Они часто останавливались, оглядываясь по сторонам, назад, очевидно, поджидая других.
Подойдя к кустарнику, в котором затаились разведчики, они остановились, и до Радина дошел их тревожный шепот, отдельные слова:
«Постоим тихо…» — и что-то такое, чего он не понял.
Немцы опять посовещались и молча стали ждать.
Между деревьями прошла слабая полоса света. Бледная, сумеречная, неясная, она все же осветила слегка холм, кусты и верхушки сросшихся деревьев, болото с высокой грядой чакана и осоки.
На мерцающем, тающем отсвете ясно были видны два человека в темных халатах.
Свет погас, и снова тишина и темнота завладели лесом. Радин затаил дыхание и крепко сжал автомат. Немцы прошли мимо него и, немного пропустив их, Радин со всего размаха ударил прикладом по голове немца. Тот охнул, падая. Второй, еще не видя русских, отпрыгнул в сторону и дико завопил:
— Русская засада…
Кошгельдыев дважды ударил его, и немец грузно свалился в кусты. А по тропе уже топали немецкие солдаты, бежавшие на помощь дозору.
— Тащи пленного к постам, — крикнул Радин, а сам далеко вперед кинул одну за другой три гранаты. Все три легли удачно и взорвались у самых ног сбегавшей немецкой группы.
— Бей гадов, кроши гансов! — выпуская длинную очередь из автомата, закричал Прохор.
Радин швырнул еще одну гранату и, толкнув Прохора, крикнул:
— Теперь назад.
— Ты береги себя, Лександрыч, — беря второй, кошгельдыевский, автомат, сказал Прохор и, сбежав за Раднным к болоту, остановился. По всей линии фронта забили пулеметы, ударили минометы. С обеих сторон взлетели осветительные ракеты. И по всему участку, от Гнилой Картавки и до пологих холмов, поднимавшихся вдоль дороги на Уварово, началась нещадная пальба.
Разведчики, волоча за собой пленного и подталкивая его, уже спустились в глубь оврага, над которым бушевала свинцовая метель и то и дело, шурша и свистя, пролетали мины. Потом все стихло, и ночь стала безмолвной и настороженной. Погасли «фонари», и лес опять принял сказочные очертания заколдованного бора.