Тонкая стена
Шрифт:
— Д..д..да… — пораженно вымолвил я. — Неужели вы не знаете?
— Я не знаю, зачем здесь я. Вот этого я точно не знаю. Если исходить из того, что я зачем-то нужен, значит, мы будем не только следствие вести. Но для карательной операции группа у нас жидковата. Вот я и гадаю. Не вяжется ведь все, практикант? — поднял на меня глаза Зигфрид.
— Не вяжется, командир. Вообще, нас тут собрали каждой твари по паре. И на случай боя, и на случай механизм какой разобрать, и на случай зубы больные заговорить. Выходит, Хранители сами
— Выходит, да. Вообще на такие поручения посылают, если либо изничтожить хотят, либо прославить немеренно. Ты как насчет того чтобы умереть за Фатерлянд? — ехидно поинтересовался Зигфрид.
— Да не очень как-то впечатляет, — ответил я, размышляя, чем мне обернется моя честность.
— Вот и я не очень. А вот насчет прославиться — всегда пожалуйста. Но пока я с русинами только позорился. Я потерпел от них единственное в своей жизни поражение на поле боя.
— Я знаю. От Изъяслава.
— Вот видишь, практикант. И ты уже знаешь. Я даже не спрашиваю, откуда. Поэтому для меня здесь, как говорится, край. Отсюда мне либо, как папеньке, великому воину, дорога в берлинские кабаки, либо к славе. Поэтому требовать с вас буду нещадно. — по ходу фразы голос у Зигфрида наливался металлом.
— Я и сам понимаю, — пробормотал я.
— Ничего ты не понимаешь, Шамтор. У меня приказ — для нашей миссии мелочей нет.
— Зигфрид, но… — попытался возразить я.
— Я не понимаю, что там происходит наверху, но знаю, что мы здесь не просто так. Каждая деталь, каждая, Шамтор, важна. И не надо тут киснуть. Иди, умывайся. Я пошел будить остальных, — поставил Зигфрид точку в нашей нечаянной беседе у очага.
Когда я вернулся из сеней, в доме уже царило немного бестолковая утренняя суета. Среди этого бедлама Зигфрид излучал спокойствие и уверенность. Лицо у него дернулось только один раз, когда мимо него, величаво поводя бедрами, проплыла в сторону выхода Хельга в короткой холщовой рубашке. Он некоторое время провожал ее глазами, а потом изрек:
— Хельга, давай побыстрее. А то мы до Городища совсем не доедем.
— А нам туда сильно надо? — хихикнула из-за двери наша связистка.
— Сильно. Очень сильно. Короче, у всех пять минут на сборы.
Через пять минут все сидели за столом. Не было только Любавы. Вдруг откуда-то потянуло вкусным запахом яичницы. Сначала в комнату вплыл огромный противень на длинной деревянной ручке, а за ним — и наша хозяйка.
— Яйки… — она поставила на стол аппетитно шкворчащую еду.
— Млеко — она на секунду снова скрылась за дверью и вытащила на свет божий четвертьведерный жбан молока.
— Хлеб, масло — закончила она и тоже уселась на стол.
Я с изумлением осмотрел стол. Они, что, после этого работают? Таким обилием еды можно было накормить полкурса в Академии.
Тут вмешалась Хельга.
— Кушай, Шамтор, кушай. Ты когда-нибудь ездил целый день по русинскому первопутку?
— По
— По первому снегу.
— Нет. А что в этом такого?
— А то, что зарекаться в такие дни ни о чем нельзя. Можно самое простое дело полдня делать. Еще оголодаешь.
— Правильно, Хельга, — поддержал Зигфрид. — Я как раз хотел о делах поговорить. Значит так, сегодня мы осматриваем Муром. Завтра выезжаем в Городище. Путь это неблизкий, но там Федор испытывал свое таинственное оружие. Из этих посещений нам надо понять, есть ли у Федора еще тайные схроны или все оружие здесь, в Муроме. Потом докладываемся и…
— И что? — спросила Любава.
— И ждем указаний.
— А в Муроме как работаем? Как в Бремене? — не стала Любава развивать критическую тему.
— Да. Только у нас меньше времени. — немного нервно ответил Зигфрид.
— Командир, я не понимаю Куда мы так гоним? Мы ведь ничего не успеваем толком разузнать. Ползаем по заброшенным схронам, толком не раскручиваем подозреваемых. Мы куда-то спешим? Есть какое-то место, о котором ты знаешь и куда мы должны попасть к какому-то сроку? — с напором заговорила Любава.
— Нет. — отрывисто бросил Зигфрид — Есть срок, в течение которого мы еще можем хоть что-то сделать. Хранители и сами знают, что мы уже опаздываем. Это как горная лавина. Если она пройдет самые узкие горловины, где ее еще можно задержать и вырвется на простор, все. Лагенвельту конец. Все, что мы узнаем в наших странствиях, используется для того, чтобы в один прекрасный день у войск Ганса не осталось ни одной пули, а у Федора — ни одного «небесного огня». И тогда история выправит сама себя.
И вот тут я подумал, что Зигфрид прав только наполовину. Лагенвельт сможет зализать раны и стать прежним и привычным только, если допустить, что я, и подобные мне, забудут о том, что оружие Грубого мира можно повторить и перестанут хотеть это сделать.
А искать моих коллег по увлечению нужно было здесь, в русинских землях. Насколько я понимаю, конструкцию метателей, которые использовал Федор, было повторить куда проще, чем Гансовы «огненные трубки». Думаю что Федор не дурак и его подчиненные уже начали эксперименты. Значит, я должен был найти хотя бы намеки на таких умельцев и поговорить с друзьями, оставшимися у меня в Муроме после стажировки.
— Как будем действовать? Мойша?
— Я пойду к нашим. Может, подмогнут чем.
— Хельга?
— У наших тоже в русинских землях большое поселение. Тут, недалеко, близ Мурома.
— Любава?
— Опять по лечебницам.
— Шамтор?
— Я к друзьям пойду.
— Каким таким друзьям? — изумилась Любава.
— Я был в Муроме на стажировке. Есть тут пара побратимов, с которыми мы летними ночами меду попили.
— Может, на хозяйстве останешься? Ну что, что тебе студиозы скажут?