Тонкая стена
Шрифт:
Вот от Любавы такого я никак не ожидал. Я открыл рот, чтобы ответить. Но меня опередил Мойша.
— Он, тово, в город пойдет. Практиканты, они ребяты шустрые. Ну, напьется, но ведь не до чертей зеленых. А Шамтор? Поедешь в моей телеге, если в седле прямо сидеть не сможешь.
Я облегченно улыбнулся.
— Поеду.
Зигфрид немного помолчал и подытожил:
— А я поеду на боевое поле, помахаю мечом с местными дружинниками. Под это дело и разговор лучше пойдет. Встречаемся вечером, в восемь. Жду от всех подробных докладов.
После этого мы молча завершили завтрак,
— Ну, разбежались? — бросил Мойша Ии исчезв снежном мареве.
Зигфрид и Хельга, оба в длинных тулупах почти до пят, расстегнули деревянные пуговицы, чтобы не мешали, запрыгнули на коней и неспешно поскакали вдоль заборов куда-то в сторону опушки леса. У ворот остались стоять я и Любава. Я полной грудью вдохнул прохладный воздух, запахнул коротенький тулупчик из выдубленной овечьей кожи и сказал:
— Любава, мне в центр города.
Она торопливо ответила:
— Мне тоже.
И мы тронулись в путь. Некоторое время мы молча шли вдоль дороги. Вдруг сзади раздался голос:
— Эй, голубки, вас подвезти, может? Куда путь держите?
Я обернулся. Нас нагоняли сани, доверху груженные чем-то очень мягким. Покрыта поклажа была грубой тканью, аккуратно подоткнутой по краям. Я присмотрелся повнимательнее. Да, это были холсты.
— А дорого возьмешь, парень? — озорным голосом спросила Любава.
— А за поцелуй твой и отвезу, красавица!
— Ну, за поцелуй… — протянула Любава. — Меня мой милый заругает.
— Ладно, садитесь так. Снег скоро повалит по настоящему, к середине дня, заблудитесь.
Я подумал, что, конечно, жить у русин я бы не смог. Это же надо — заблудиться посреди бела дня в центре столичного города! Додумать эту мысль я не успел. Любава легонько подтолкнула меня в спину, и я запрыгнул на сани.
Мы ехали мимо добротных срубов по обеим сторонам улицы. Тут возница неожиданно сказал:
— Что, нравится? Смотри, как новых домов много появилось! Это в последние два года князь с Федором людям деревья на порубку богато дают из своих лесов. А им чего, у них теперь все земли наши под рукой! От их богатств и нам, муромчанам, кое-что перепало.
Это «кое-что» выглядело, конечно, впечатляюще. Терема были построены основательно и надолго, кое-где к ним еще пристраивали крылечки, во дворах валялась свежая стружка.
И тут я услышал тихий шепот Любавы.
— Милый, может, не поедем никуда, а? Полюбимся? Все тело томит. А ведь еще путь неблизкий, успеешь еще намотаться по нашим просторам, вообще ничего хотеть не будешь.
Я так и не понял, то ли это был морок, то ли горячая ладошка Любавы, скользнувшая под полу тулупа, окончательно лишила меня способности соображать. Я набросился на Любаву и начал ее целовать, и, кажется, даже порывался раздеть. Краем глаза я увидел, как возница улыбнулся и уставился вперед на дорогу. И вдруг…вдруг из-за поворота выехали сани и раздался удивительно знакомый звонкий голос:
— Я лица, конечно, не вижу. Но похоже, это ты, Шам!
Я резко выпрямился. На другой стороне улицы остановились маленькие сани, запряженные красавицей-лошадкой. А на облучке сидел…
— Мирослав! Старик! Как ты? —
— Шамтор! Ты тут какими судьбами? — заорал в ответ мой самый лучший русинский друг Мирослав.
— Да я это… — я немного замялся и вдруг придумал. — Я подлечиться приехал.
— И что ты там подцепил, в своем Фатерлянде?
— Да ничего, друзья сказали, что зимой у вас и воздух хорошо лечит.
Мы стояли около его саней и болтали, вспоминая общих друзей. Со стороны нашей повозки донесся голос возницы: «Эй, красавчик, дальше поедешь?» Я повернулся и махнул ему рукой, мол, поезжай…Он нагнулся к Любаве и что-то ей шепнул. Она, как мне показалось, немного обиженно запахнула шубу и дернула подбородком вперед. Возница тронулся и спустя несколько мгновений сани скрылись в заметно сгустившейся снежной пелене.
— Садись, Шамтор. Поехали ко мне. Благо, недалеко. Я вон в том новом доме живу.
— Ого! — присвистнул я. — И за что тебе такая честь выпала?
— Да так. Хотя чего я. Лес личным распоряжением Советника Федора выделяли. И катали сруб его мастера. Я ведь…ты никому не скажешь?
— Не скажу. Как в могиле.
— Я Федору признался, что дома держу в тайнике «Магическую механику», что люблю всякие вещицы мастерить. Ты-то не бросил это дело?
Я даже растерялся. Сказать ему правду? Я ведь тоже теперь не на заднем дворе все эти книги читал. Сам Хранитель Сент…А ладно, что ж я такой дурак, а? Все эти Сенты приходят и уходят, а с Мирославом мы в одной драке против ведьмаков в кабаке на окраине Мурома стояли. И видел он, как я струсил, но виду не подал, а дрался как волк, пока я не успокоился. Нас потом обоих такие красавицы-ведьмы в лечебнице штопали…
— Нет. — Я удивился, заметив, что Мирославу больше ничего знать и не хотелось. Он, видно, просто хотел убедиться, что друг не предал их общукю тайную страсть.
— Слушай, Мир, а помнишь Анфису, ведьму, которая мне губы заговаривала?
— Помню. Она мне сейчас с утра до ночи зубы заговаривает. Жена она моя. — с довольно улыбкой добавил он. — Увидишь ее еще. А вот и она.
Действительно, на крыльце роскошного сруба Мирослава появилась высокая красивая женщина в белом малахае и длинной шубе до пят и замахала нам рукой. Из-за ее спины вынырнул суетливый, закутанный до самого носа маленький человечек и что-то закричал тонким голоском. Женщина кивнула, и колобок будто скатился вниз по ступенькам и побежал навстречу саням.
— Это Забава, дочка моя. — расчувствованно произнес Мирослав. — Ну, насчет тебя не спрашиваю, у вас маги не женятся. А у нас с этим делом — полный порядок.
Сани подкатили к крыльцу. Мирослав спрыгнул на обочину, не вошел, а как-то прямо вкатился в ворота, и поднял на вытянутые руки радостно пищащую Забаву. Анфиса подошла и нежно прижалась плечом к груди мужа.
Вот тут я впервые, пожалуй, в жизни пожалел, что в Фатерлянде существуют строгие правила относительно безбрачия магов. Да, мы могли иметь детей, но семьи строго-настрого запрещались. Считалось, что семейная жизнь ослабляет мага. И мне в голову пришел крамольный вопрос: А всегда ли так было?