Тонкий человек

Хэммет Дэшилл

Я перебил его:

– Оставь ее. Дайте ей сказать то, что она хочет сказать. Кто убил Джулию, Дороти?

Она бросила взгляд на брата, опустила глаза, плечи ее сгорбились. Уставив глаза в пол, она едва слышно проговорила:

– Я не знаю. Он знает. – Она опять подняла взгляд на мое лицо и задрожала. – Неужели вы не видите, что я боюсь? – Она заплакала. – Я боюсь их. Заберите меня отсюда, и я все вам расскажу. Я их боюсь!

Повернувшись ко мне, Мими рассмеялась.

– Ты сам на это напрашивался. Так тебе и надо!

Гилберт покраснел.

– Это так глупо, – пробормотал он.

Я сказал:

– Хорошо, я заберу тебя, но мне хотелось бы, чтобы ты объяснилась теперь, пока мы все в сборе.

Дороти покачала головой.

– Я боюсь.

– Не стоит так с ней нянчиться, Ник, – сказала Мими. – Она от этого делается только хуже. Ей...

– Что скажешь? – спросил я у Норы.

Нора встала и потянулась, не поднимая рук. Порозовевшее лицо ее было прекрасным, каким бывало всегда в первые минуты после пробуждения. Она сонно мне улыбнулась и заявила:

– Поехали домой. Мне не нравятся эти люди. Собирайся, Дороти, бери шляпу и пальто.

– Дороти, иди спать, – приказала Мими.

Зажав пальцами левой руки рот, Дороти глухо прорыдала:

– Не позволяйте ей бить меня, Ник!

Я наблюдал за Мими: на лице у нее играла спокойная улыбка, однако ноздри ее вздымались и опускались в такт дыханию, а дышала она так громко, что я отчетливо это слышал.

Нора подошла к Дороти.

– Пойдем, тебе надо умыться и...

Мими издала гортанный звук, напоминающий рычание, мышцы ее шеи напряглись, она вся подобралась словно для прыжка.

Нора встала между Мими и Дороти.

Когда Мими двинулась вперед, одной рукой я поймал ее за плечо, другой обвил из-за спины ее талию и приподнял Мими над полом. Она завизжала и принялась лупить меня кулаками и наносить мне болезненные удары по ногам твердыми, острыми, высокими каблуками своих туфель.

Нора вытолкнула Дороти из комнаты и стала в дверях, наблюдая за нами. Лицо ее было весьма оживленным. Это я видел ясно и отчетливо: все остальное поплыло словно в тумане. Когда на мои плечи градом посыпались слабые, неуклюжие удары, я обернулся и увидел наносящего их Гилберта, однако видел я его как сквозь пелену и почти не почувствовал соприкосновения в тот момент, когда отпихнул его в сторону.

– Прекрати, Гилберт. Мне бы не хотелось делать тебе больно. – Я отнес Мими к дивану, бросил ее на спину, уселся на ее колени, а руками сжал ее запястья.

Гилберт снова набросился на меня. Я попытался ногой ткнуть его в коленную чашечку, однако прицел был взят слишком низко, и мой удар угодил Гилберту в ногу, лишив его равновесия. Он повалился на пол. Я вновь брыкнул ногой в его сторону, промахнулся и сказал:

– С тобой мы можем подраться и после. Принеси воды.

Лицо Мими побагровело. Глаза ее – огромные, остекленевшие, безумные – вылезали из орбит. Сквозь плотно сжатые зубы со свистом вырывалось дыхание, у рта пузырилась слюна, а вены и мышцы на побагровевшей шее – как и на всем ее извивающемся теле – вздулись настолько, что, казалось, вот-вот лопнут. Из-за пота, выступившего на ее горячих запястьях, мне было трудно удерживать ее руки.

В такой обстановке было приятно увидеть, появившуюся рядом со мной со стаканом в руке Нору.

– Плесни ей в лицо, – сказал я.

Нора плеснула. Мими разжала зубы, судорожно вдохнула воздух и закрыла глаза. Она принялась отчаянно мотать головой из стороны в сторону, однако силы в ее извивающемся теле поубавилось.

– Еще раз, – сказал я.

После второго стакана воды Мими протестующе принялась отплевываться, и стремление к борьбе окончательно ее покинуло. Она, полностью расслабившись и тяжело дыша, неподвижно лежала на диване.

Я разжал, сжимавшие ее запястья, руки и встал. Гилберт, прислонившись к столу, стоял на одной ноге и потирал другую, ту, которую я ушиб. Бледная Дороти с вытаращенными глазами маячила в дверях и никак не могла решить, следует ли ей войти в комнату или же убежать подальше и спрятаться. Нора, стоя рядом со мной с пустым стаканом в руке, спросила:

– Думаешь, с ней все в порядке?

– Конечно.

Наконец, Мими открыла глаза и заморгала, пытаясь избавиться от попавшей в глаза воды. Я вложил ей в руку носовой платок. Она вытерла лицо, судорожно вздохнула и села на диване. Затем, все еще часто моргая, обвела взглядом комнату. Увидев меня, Мими слабо улыбнулась. Улыбка ее была виноватой, однако ничто в ней хотя бы отдаленно не напоминало угрызений совести. Мими неуверенной рукой коснулась своей прически и сказала:

– Я чуть было совсем не утонула.

– В один прекрасный день, – сказал я, – ты впадешь в такую истерику, прекратить которую будет уже невозможно.

Она перевела взгляд на своего сына.

– Гил, что с тобой случилось? – спросила она.

Он торопливо отдернул руку от своей ноги и опустил ступню на пол.

– Я... м-м-м... ничего, – заикаясь, пробормотал он. – Со мной все в порядке. – Гилберт пригладил волосы и поправил галстук.

– О, Гил, – рассмеялась Мими, – неужели ты и правда пытался защитить меня? Да еще от Ника? – Она засмеялась громче. – Это было невероятно мило с твоей стороны, но и невероятно глупо! Ведь он – настоящее чудовище, Гил. Никто бы не смог... – Приложив мой платок к губам, она принялась раскачиваться то вперед, то назад.

Я искоса бросил взгляд на Нору. Губы ее были плотно сжаты, а глаза почти почернели от гнева. Я коснулся ее руки.

– Давай-ка убираться отсюда. Гилберт, дай своей матери что-нибудь выпить. Через пару минут она придет в себя.

Дороти, держа в руках шляпу и пальто, на цыпочках прокралась ко входной двери. Мы с Норой разыскали наши пальто и шляпы и последовали за ней, оставив смеющуюся в мой носовой платок Мими в гостиной на диване.

В такси, которое везло нас в «Нормандию», никому разговаривать особенно не хотелось. Нора размышляла, Дороти до сих пор казалось сильно напуганной, а я просто устал – денек выдался весьма насыщенный.

Когда мы попали домой, было уже почти девять часов. Аста бурно нас приветствовала. Я улегся на пол и играл с собакой, пока Нора готовила кофе. Дороти порывалась рассказать мне о том, что с ней произошло, когда она была ребенком.

– Не надо, – сказал я. – Ты уже пыталась рассказать об этом в понедельник. Наверное, это что-нибудь очень смешное, да? Но уже поздно. А вот о чем ты мне боялась рассказать дома у твоей матери?

– Но вы бы скорее поняли, если бы позволили мне...

– Это ты тоже говорила в понедельник. Я не психоаналитик и совсем не разбираюсь в значении тех или иных впечатлений, полученных в раннем возрасте. Мне совершенно на них наплевать. К тому же я устал – мне весь день пришлось таскать мешки с песком.