Топ-модель
Шрифт:
— Что ж, — произносит он. — Раз так, проходите к столу. Руся скоро будет. Надо ей... позвонить хоть... что ли.
Максим кивает мне идти, и я слушаюсь. Разуваюсь у входа, снимаю куртку, в общей суматохе слыша его приглушенный голос.
— Папуша, мне надо отъехать. Привезешь Аню в свой салон к четырем?
— Некрасиво, брат, — отвечает она. — Привез и бежишь.
— У меня проблемы.
Сердце бахает так, что голова кружится. Он что, привез меня сюда и сваливает?! Серьезно?!
— Ты мне
— Не только тебе. Накорми мою девочку, матери и ба-Руже в обиду не давай. И привези, окей?
— Привезу.
— Ба-Ружа, до свадьбы Аня поживет здесь, хорошо? — говорит Максим громче. — Ее родители далеко, ей нужна забота. Приготовишь комнату?
— Приготовим, сынок, приготовим.
Я смотрю на него. Если бы была в состоянии вымолвить хоть слово, показала бы ему, какой естественной могу быть. Как он там сказал? Гламур — вчерашний день? Позавчерашний.
— Аня, увидимся вечером, — произносит Максим и, не дождавшись ответа, покидает дом.
Оставляя меня наедине с его многочисленными родственниками. Старшая сестра, Папуша, берет меня за руку и неискренне улыбается:
— Пойдем, милая, чайник закипает.
Глава 22
— Мы в музее познакомились, — громко рассказываю я.
Едва зашли в кухню, бабушка и Папуша начали говорить на цыганском, чуть ли не орать друг на друга. Я так перепугалась, господи, поэтому при первой же паузе решительно заговорила по-русски, обращаясь к Станиславу Валерьевичу.
Тот устроился напротив, улыбается натянуто. От улыбки такой становится не по себе. Глаза у него светлые, но взгляд цепкий, не хуже, чем у Максима.
— Вот как. В музее, значит.
— Я очень люблю музеи. Всякие.
Понимая, что завладела общим вниманием, и переполненная ужасом, вдруг они спросят что-то про какой-нибудь музей, перевожу тему:
— Максим был внимательным и очень милым.
Бабушка, что гремела тарелками, замирает и оборачивается. Они с Папушей быстро переглядываются, кажется обе шокированные такими определениями. Пот выступает между лопатками.
— Очень милым? — уточняет Эля, младшая сестра Максима.
У нее темно-русые волосы, подстриженные дерзким каре. Нежно-голубые глаза, пухлые губы. Настоящая красавица — залюбуешься.
С Папушей они совсем не похожи, у первой до поясницы толстая коса черных волос. Если бы всех троих поставить рядом, то родство Максима и старшей сестры было бы очевидным, тогда как младшая — ближе к отцу.
— Да, и романтичным. Мы познакомились, сходили на первое свидание, потом на второе... — следую заданному шаблону.
— То есть он сам к тебе подошел? — уточняет Эля, сжав спинку стула, на который опирается. Ощетинилась, шею вытянула. —
— Эля, спокойнее, — обрубает Станислав Валерьевич. — Тон поменяй, дочка, будь так любезна. Мы не на базаре, а Аня наша гостья.
Но ответа ждут все, и я, осознав свое положение в этом богатом доме и опасаясь, что Одинцовы могут решить, будто я охочусь за деньгами, категорично заявляю:
— Максим сам подошел, и, разумеется, вся инициатива исходила от него.
Эля дергается.
— И сколько тебе лет?
— Я совершеннолетняя. — Вспомнив расчеты врачей, быстро успокаиваю присутствующих: — Восемнадцать еще в июне исполнилось.
— Ненавижу! — шипит Эля. — Я вас всех ненавижу! И Максима больше всего! Зла ему желаю! Зла!
Она разворачивается и вылетает из кухни. Громко рыдая, несется на второй этаж, топая по ступенькам. Душа уходит в пятки! В этот момент мне так нехорошо, что я тоже ненавижу Максима всем сердцем. Растерянно оглядываюсь.
— Все в порядке, милая. — Папуша торопливо подходит и гладит по плечу, на миг становится легче. — У нее наболело, ты тут ни при чем.
— Бедлам — вот то место, где я живу. Поговорю с ней. — Станислав Валерьевич поднимается из-за стола и, опираясь на трость, идет следом за дочерью.
— Извините, пожалуйста, извините, — смущенно бормочу я.
— Папочка, тебе помочь? — спрашивает Папуша заботливо.
Тот отмахивается.
Когда отец выходит из кухни, она быстро поясняет:
— Папа недавно перенес инсульт. Он настоящий герой, но ходить и говорить ему все еще сложно, мы за него переживаем.
— Как жаль. Выздоровления скорейшего.
— Вредная девчонка, — причитает бабушка, расставляя на столе тарелки с бутербродами. — Ни воспитания, ни уважения к старшим. Это все русские школы! Русские ценности! — Она вдруг присаживается рядом и заглядывает мне в лицо. Глаза у нее черные, внимательные, обильно подведенные карандашом. — А ты вредная девочка? Аня, дочка, скажи-ка бабуле правду, ты вредная у нас или послушная? К чему ба-Руже готовиться?
Господи. Боже. Мой.
Папуша что-то быстро говорит на цыганском, Ба-Ружа вскакивает с места и отвечает не без раздражения. Они сцепляются в словесном поединке.
Мама, спаси!
— Я, если честно, сама пока не знаю, какая я, — поспешно произношу с улыбкой, стараясь хоть как-то сгладить ситуацию. — Но Максим... он... Я когда его увидела, у меня сердце сжалось, а дальше все так стремительно произошло. Он... очень красивый. И галантный. Я вообще-то из маленькой деревни, там таких нет и близко. Когда в столицу приехала, я старалась от мужчин подальше держаться. Несколько раз мне даже делали ужасные... предложения. А Максим... Вы в курсе, что он ребенка спас у всех на глазах?