Тополиная Роща (рассказы)
Шрифт:
Куцый пустился по следу черного волка. Волки огибали разрезы ущелий, выбирая ободранные ветрами склоны, выступы подножий.
Сдвинулись отроги, след пошел вверх. Щель сужалась, все круче становился подъем. Местами, где проседал под ним снег, Куцый легонько съезжал на задних лапах. Сошлись отроги, Куцый помедлил и полез в черную дыру, под навес сугроба. Зарычал: стенки снежной дыры хранили волчий запах.
Посветлело впереди — и открылась синяя от луны равнина. Далеко, на краю равнины, знал Куцый, поднимается из снегов тополиная роща. Туда по глади
На рассвете Куцый вернулся к стоянке. Под горой Даулет и его брат закладывали камнями глубокую промоину, выбитую вешними водами.
— Сколько таких ямищ в горах, — сказал брат, подтаскивая камень. — Этой работе нет конца.
— Отец начал закладывать промоину, мы закончили. Теперь к этой кошаре пройдут машины. Случись что, мы с кормами. — Даулет поглядел на Куцего: — Что, нашел волчий след?
Чабанская собака знает сотни слов. Слово «волк» узнает одним из первых.
Куцый с готовностью оскалился.
— Нас волк сейчас не трогает, пусть живет, — сказал Даулет. — Поешь, отдохни.
Куцый оставался стоять.
Даулет снял рукавицу, провел рукой по распаренному работой лицу, сказал терпеливо:
— Поземка пошла, не сегодня-завтра бескунак прилетит. Береги силы, сегодня погоним отару в край долины. При той кошаре запасы сена, да и вместительнее она.
Бескунак, метельный ветер, налетал на переломе зимы. Слово это по-казахски означает «пятеро друзей». В старину пятеро друзей возвращались в эту пору из гостей, заблудились и сгинули.
…Из глубины степи с гулом и свистом катили снежные валы.
Даулет носился по краю отары, кричал, торопя собак, теснил овец конем.
Кричал Даулет, носились псы, и вздрагивала отара, как одно тело. Робка и труслива овца, но сильнее ее страха перед человеком страх перед свистящим белым ветром.
Куцый протиснулся в середину кучки, где стоял зажатый овцами Баран-Завидущие-Глаза, зарычал, толкнул его грудью. Баран качнулся, проблеял, как сквозь сон, и вновь впал в оцепенение. Куцый цапнул его за задние ноги, рванулся баран, заорал, рассыпалась куча. Ударом головы пес посылал овец вперед.
На миг останавливался Куцый, замирал, в скрученных струях ловил запах овчарни. Прыжком догонял барана, хватал его и кидал, направляя. Пропускал овец мимо себя. Крайнюю поддевал головой под зад, так что она летела, перебирая на лету передними ногами.
Брат Даулета стоял в дверях кошары, считал овец.
5
Дикая зима, бескунак небывалый! Жались псы к юрте, засыпало их с головой. Барахтались псы, как всплывая. Овцы в овчарне блеяли. В середине ночи, когда юрта была засыпана на две трети, люди проснулись — их разбудил шум в овчарне. Куцый слышал, как люди пытались выбраться через дверь. Он тянулся, держась лапами за край дымового отверстия, лаял. Его услышали, поняли, что юрта скоро будет завалена с верхом. Вспучился круг кошмы, закрывавший дымовое отверстие,
Захлебываясь ветром, Даулет прокричал брату:
— Отгребай от кошары! Сколько хватит сил, отгребай! Я в поселок.
Позже Даулет говорил, что не дошел бы он до поселка, не выведи его Куцый на равнину через неведомый Даулету проход в горах (сколько он потом ни искал тот проход, не нашел). Рассказывал, как его, обессиленного, ослепленного снегом, Куцый гнал и гнал вверх, будто овцу, ударами головы, как вдруг покатился он вниз, зарылся в снег, а когда Куцый помог ему выбраться, он понял, что очутился на равнине, здесь было тише: хребет прикрывал от снежных, кативших в небе валов.
Даулет недолго бил в дверь. Загорелся свет в мутных, заваленных по переплеты рам окнах. Открыл бритоголовый, глядел, не узнавая Даулета в этом залепленном снегом человеке. Даулет шагнул в коридор, а Куцый развернулся, прыгнул через верх штакетника и вмиг был в закрытом тополями дворе.
Ударил в дверь сарая, так что брякнула щеколда. В ужасе взвыл, шарахнулся за дверью Черноголовый. Куцый издал насмешливо-ласковое урчание — что ты, дескать, меня за волка принимаешь, дурачок?.. В радости Черноголовый подскочил к двери, заскулил, завозился. Куцый, держа нос у щели, шевелил обрубком хвоста и отвечал ему хриплым урчанием.
Так стояли псы, с нежностью дыша друг другу в нос. Фыркал, встряхивал головой Куцый, когда в ноздри ему попадал снег.
На другой улице поселка взвизгнула, задохнулась в смертельном крике собака. Всполошенно, в страхе заголосили собаки по всему поселку, ветер гасил их голоса. Вскинулся, залаял Черноголовый — громко, с вызовом, рядом с Куцым он не знал страха. Сердито заурчал Куцый: дескать, не мешай; стоял, слушал, как волнами катился по окраине поселка остервенелый собачий лай — уходили волки.
Куцый извиняюще пробурчал — мне, мол, пора. Черноголовый по-щенячьи, обиженно, заскулил ему вслед.
На улице Куцый догнал Даулета и бритоголового.
Двух часов не прошло, как вышел из поселка тягач. Даулет — в кабине, Куцый — в огромных санях, среди тюков прессованного сена.
Не прошел трактор, в бессилии рычал, зарывшись в снежный холм где-то в предгорьях.
Через двое суток вернулись Даулет и Куцый на зимовку с вертолетами. Тут бритоголовый понял, что был у Даулета свой прицел, когда он упросил загрузить вертолеты сеном и гранулированными кормами: молодой чабан отказался вывозить отару.
Вход в кошару был откопан. Пар, пропитанный дыханием сотен овец, подхватывал, глотал ветер.
Куцый держался подальше от Даулета, готовый броситься бежать при первой попытке схватить его и вновь засунуть в гремящее нутро вертолета.
— Я отвечаю за отару как председатель колхоза, — недобро говорил бритоголовый.
— Скоро окот, нельзя маток трясти.
— А потеряешь их — это как?
— Одну овцу потерял за зиму, волк зарезал.
— Я тебе приказываю грузить овец в вертолеты.