Топор с посеребренной рукоятью
Шрифт:
Что ж это значит? — поинтересовался Браун.
Да кто его знает? — откликнулся провожатый.
—Валериа Виктрикс {28} , — чуть слышно промолвила женщина. Лицо ее было бледнее прежнего, глаза устремлены в безмолвную даль, точно она вглядывалась в смутные пространства громоздящихся веков.
Что это? — недоуменно спросил муж. Она вздрогнула, будто очнувшись ото сна.
О чем мы говорили?
Об этих буквах на камне.
—Ах да... Я уверена, что это инициалы легиона, который воздвиг алтарь.
28
Valeria Victrix — «Валериев Победоносный» (лат.). Такого рода названия римляне давали своим легионам.
—Да,
Да нет, что ты! Какое имя? И откуда мне знать, какие у них там имена!
Ты сказала что-то вроде «Виктрикс», так, кажется?
Я, наверное, пробовала угадать. Задумалась о чем-то и наугад сказала. Странное какое это место... Как-то не по себе мне здесь. Словно я не я, а кто-то еще.
Да, вот и мне то же чудится. Что-то здесь не то, место и впрямь жуткое, — согласился муж, и в его смелых серых глазах промелькнула едва уловимая тень страха. — Ну да ладно! Пора, пожалуй, прощаться, мистер Каннингэм. Нам надо домой засветло.
Вернувшись домой, Брауны не могли отделаться от странного впечатления, какое произвела на них эта прогулка по раскопкам. Словно ядовитые миазмы поднялись со дна сырых траншей и проникли в кровь. Весь вечер супруги были задумчивы и молчаливы, — лишь изредка обменивались замечаниями: как видно, на уме у обоих были одни и те же невеселые мысли.
Браун спал тревожно и видел странный, но вполне связный сон, видел так живо, что проснулся весь в поту, охваченный дрожью, словно испуганный конь. Утром, когда сели завтракать, он попытался пересказать сон жене.
Все было очень отчетливо, Мэгги, — начал он. — Гораздо отчетливее, чем что-нибудь наяву. Мне и сейчас все мерещится, будто мои руки липкие от крови.
Расскажи мне... расскажи по порядку, — попросила она.
Сперва я был на каком-то склоне. Я лежал, распластавшись на земле. Земля была твердая, неровная, поросшая вереском. Вокруг темнота, хоть глаз выколи, но я слышал шорохи и дыхание. Казалось, что вокруг меня люди, множество людей, но я никого не видел... Временами глухо звякала сталь, и тогда несколько голосов шептали: «Т-с-с!» В руке я держал узловатую дубину с железными шипами на конце. Сердце в груди у меня бешено колотилось, я чувствовал, что близится миг великой опасности и напряжения всех сил. Раз я выронил дубину, и снова в темноте вокруг меня зашептали голоса: «Т-с-с!» Я протянул руку и коснулся ноги человека, лежавшего спереди. По обе стороны от меня, локоть к локтю, тоже были люди. Но все молчали.
Потом мы поползли. Казалось, весь склон холма ползет вниз. Внизу была река и горбатый деревянный мост, а за мостом — частые огни — факелы на стене. Люди, крадучись, ползли к мосту. Ни шороха, ни скрипа, глубокая тишина. Вдруг в темноте раздался предсмертный вопль — крик человека, пронзенного внезапною болью в самое сердце. Длилось это одно мгновение — вопль умирающего перерос в рев тысячи разъяренных голосов. Я пустился бегом. Все вокруг меня тоже бегут. Засиял яркий красный свет, и река превратилась в багровую полосу. Теперь я увидел своих товарищей. Дикие лица с развевающимися на ветру длинными волосами и бородами, фигуры, одетые в звериные шкуры — они походили скорее на дьяволов, чем на людей. От ярости все обезумели, то и дело подпрыгивали на бегу и неистово размахивали руками, а красные отблески плясали на лицах, искаженных криком. Я бежал в толпе и выкрикивал проклятия, как и все. Раздался оглушительный треск дерева, и я понял, что частокол рухнул. В ушах у меня стоял пронзительный свист; я знал, что это стрелы: они проносились мимо. Я скатился на дно рва и увидел руку, протянувшуюся сверху, схватил ее — и меня втащили на стену. Глянув вниз, я увидел там серебряных людей, державших поднятые вверх копья. Несколько человек, те, кто бежал впереди, прыгнули вниз — прямо на копья, а вслед за ними и остальные. Мы перебили солдат прежде, чем они успели высвободить свои копья и вновь наставить их на нас. Они громко кричали на каком-то чужом языке, но пощады не было никому. Мы накрыли их подобно волне, повергли наземь и растоптали, потому что их оказалось мало, а нас — без числа.
Затем я очутился среди домов. Один из них был охвачен пламенем, языки огня били сквозь крышу. Я побежал дальше и оказался между зданиями. Вокруг никого, потом кто-то промелькнул передо мной. Оказалось, женщина. Я поймал ее за руку, взял за подбородок и повернул лицом к себе, чтобы рассмотреть при свете. И кто, ты думаешь, это был, Мэгги?
Жена облизнула пересохшие губы.
—Это была я, — сказала она. Он изумленно глянул на нее.
—Ты догадлива. Да, это была ты, именно ты. Понимаешь, не просто похожая на тебя. Это была ты, ты сама. Я увидел ту же самую душу в твоих испуганных глазах. Ты была бледна и удивительно красива в зареве пожара. У меня тут же возникла неотвязная мысль: увести тебя отсюда, чтобы ты была моей, только моей, в моем доме, где-то у подножия холмов. Но ты вцепилась ногтями мне в лицо. Я вскинул тебя на плечо и стал искать пути назад, подальше от этого дома, объятого пламенем — назад, в темноту.
И тут случилось то, что я запомнил лучше всего... Тебе плохо, Мэгги? Дальше не рассказывать? Боже! у тебя тот же взгляд, что и ночью, в моем сне! Ты пронзительно кричала. Он примчался в свете пожарища. Голова его была непокрыта, волосы черные и курчавые, в руке сверкал меч, короткий и широкий, чуть длиннее кинжала. Он бросился с ним на меня, но споткнулся и упал. Одной рукой я держал тебя, а другой...
Жена вскочила на ноги, лицо ее перекосилось от боли и ненависти.
— Марк! — вскричала она. — Мой ненаглядный Марк!.. Ах ты животное! Зверь! Зверь!
Зазвенели чашки, и она без чувств упала на обеденный стол.
* А *
Они никогда не говорили об этом странном происшествии, случившемся на заре их супружеской жизни. Тогда, на мгновение, отдернулась завеса прошлого, и некая мимолетная картина забытой жизни предстала перед ними. Но завеса тут же задернулась, чтобы не открываться уже никогда. Жизнь Браунов проходила в довольно узком кругу — для мужа он ограничивался магазином, для жены — домом; и все же с того летнего вечера новые и более широкие горизонты смутно обозначились перед ними благодаря посещению развалин римской крепости.
1911 г.
РУКА-ПРИЗРАК
Посещают ли тени умерших наш материальный мир?
Даже скептичный и несклонный к сентиментальности д-р Джонсон {29} полагает, что утверждать обратное — значит оспаривать многочисленные свидетельства, ведь во все времена самые разные народы — как варварские, так и цивилизованные — независимо друг от друга постоянно сообщали о призраках и верили в них. «Разве что придиры подвергают это сомнению, — добавляет он, — но едва ли они способны умалить значение общепризнанных фактов, тем более что отрицающие появление призраков на словах, нередко подтверждают его своими страхами на деле».
29
Имеется в виду Самюэль Джонсон (1709-1784) — знаменитый английский писатель, публицист, литературный критик и филолог, автор первого толкового словаря английского языка в двух томах.
В августе прошлого года, путешествуя по Северной Европе в обществе трех друзей, я оказался в «Отель де Скандинави» в самом центре Христиании {30} . Не прошло и двух дней, как мы досыта насмотрелись на достопримечательности небольшой норвежской столицы: посетили королевский дворец, величественное белое здание, охраняемое сутулыми норвежскими стрелками в долгополых мундирах и шляпах с широкими полями и зеленым плюмажем; огромное кирпичное здание Стортинга {31} — где повсюду натыкаешься на красного льва, начиная с королевского трона и кончая угольным ведерком в привратницкой; наконец замок Аггеруис и его скромную оружейную, состоящую из одного одинокого рыцарского доспеха да длинных мушкетов шотландцев, павших в битве при Ромсдале. После этого уже и смотреть не на что; и когда в десять часов вечера маленькие Тивольские сады закрываются, вся Христиания погружается в сон до рассвета.
30
Христиания — старое название города Осло, столицы Норвегии.
31
Стортинг — название норвежского парламента.