Торговка счастьем
Шрифт:
Больше было и не надо. Все, что могла, она уже сделала. Игорь машинально вытер место, которого коснулись Светкины губы, брезгливо поморщился, глянув на измазанную помадой ладонь. Ну что, в самом деле, за боевой раскрас! Так и не научилась краситься.
Он запер дверь за бывшей женой. И тут же потянулся к вешалке за курткой, попутно доставая мобильник. Надо звонить Вадику. Одному ему отправляться на поиски Насти было нельзя. Не потому что боялся, нет. Он очень плохо контролировал себя. Мог натворить чего-нибудь. А отправляться надо было либо в дом Дворова, потому что у того имелся светлый внедорожник и пара здоровенных
Так кто ее устроил – Симонов или Дворов? Дворов или Симонов?..
Глава 18
Мрачное серое утро, слегка поманившее редкими солнечными лучами, перешло в мрачный серый день и сменилось серым непогожим вечером. С севера отвратительно задувало ледяным ветром, и сверху даже посыпало снежной крупой. За каких-то полчаса газоны, еще утром радующие глаз бархатистой зеленью, снова побелели. В доме сделалось прохладно, и он отдал распоряжение чуть прибавить температуру в трубах отопления.
Геннадий Степанович зябко поежился и отошел от окна, за которым возле гаража Валентина намывала машину. Вручную мыла, из ведерка, на ледяном ветру, в одной тонкой кофте. Запретить ей это делать он не мог. Позвать в дом и заставить выпить горячего чая тоже не мог. Потому что он был на нее жутко зол. А она на него наверняка обижена.
Сегодня в четыре часа пополудни – он даже время запомнил – он впервые поднял руку на свою помощницу. Впервые за долгие безупречные годы ее службы. Ударил сильно, очень сильно. Худенькая женщина, не ожидавшая нападения и не успевшая сконцентрироваться, отлетела в угол и больно ударилась головой о стену. На левой щеке под глазом у нее тут же вздулась громадная гематома. На голове выросла шишка. Он увидел ее, когда она поднялась. Сквозь редкие волосы рассмотрел.
Ему ненадолго сделалось жалко свою помощницу, но он не протянул ей руки, чтобы помочь подняться из угла, куда она свалилась тряпичной куклой. Он просто сказал:
– Пошла вон!
– Простите… Простите меня, Геннадий Степанович… – забормотала Валентина, не плача, не шмыгая носом, не пытаясь прикрыться от его гнева. – Я думала, что так будет лучше…
– Ты хоть понимаешь, что натворила, дура? – заорал он.
Он затрясся, лицо побагровело, на висках вздулись вены, он увидел это в зеркальных дверцах шкафа. И перепугался. Инсульта он боялся. Немощности, неподвижности, собственного подбородка в слюнях. Всего этого он боялся пуще смерти и тут же сбавил обороты.
– Ты чем думала, когда сотворила такое?! – чуть тише спросил он и осторожно уселся в неглубокое удобное кресло.
– Я подумала, что так будет лучше, Геннадий Степанович.
Валентина стояла перед ним навытяжку. Громадная гематома наливалась сизым, глаз заплывал. Ее чуть колотило. То ли от боли, то ли от обиды на хозяина, то ли от страха, что облажалась.
– Тебя никто не уполномочивал думать, идиотка! – рявкнул он, шевельнул крупным телом, усаживаясь удобнее. – Надеюсь, ты не причинила ей вреда? Ты не била ее?
– Нет. Ее просто усадили в машину. И привезли сюда.
– О господи! – выдохнул он снова с досадой и поморщился, сердце болезненно ныло. – В гроб меня загнать хотите?! На кой черт мне будет тогда все это нужно?! И Настя Дворова с ее капиталами на кой черт мне тогда?
Он повел мощными руками вокруг себя. Оглядел богатую гостиную.
А и правда, кому все после него достанется? Жене? Детям? Он их последний раз когда видел? Забыл! А они сюда и не спешат, и звонят раз в две-три недели, когда деньги кончаются и счета пополнить надо. Он им строго лимитировал расходы. Чтобы контролировать. Подозревал, что они его за это тихонько ненавидят. А что делать? Приходится мириться с этим! И, небось, обрадуются, если он сдохнет. И что, получается, он оставит после себя? Алчных родственников? И поплакать будет некому, твою мать!
Нет, вся эта затея с вдовой Льва пускай катится к чертям собачьим. Ему своих денег на его век хватит. С лихвой! А как родня станет выживать, когда он подохнет, ему нет дела! Ему о здоровье надо подумать. Да о душе. А не о том, чтобы овдовевшую девку на деньги кинуть.
Симонов подышал глубоко, задерживая вдохи, как велел ему кардиолог. Оглядел Валентину.
– Ты хоть понимаешь, что теперь все, что мы задумали, невозможно? – спросил после паузы, вдоволь надышавшись и немного угомонив ноющее сердце.
– Почему, Геннадий Степанович? – Валя глянула на него несчастным, не заплывшим глазом. Тонкие губы задрожали. – Почему? Она вот она, у нас. Она может сейчас любую бумагу нам подписать.
– Ох, и дура ты, Валька! Ох, и дура! – он глянул на сбитые костяшки пальцев своей правой руки. Пальцы подрагивали. – Ты откуда ее забрала? Из квартиры мента! Ты забрала ее прямо из квартиры капитана Алексеева, который ведет дело об убийстве ее мужа! Ты нарисовалась, мать твою, так, что стереть невозможно! Еще и его бабе бывшей догадалась позвонить. С чьего телефона? Со своего?
– Нет, у пацана на улице попросила. – Валентина закусила трясущуюся губу. Опустила голову.
– У пацана! – передразнил ее Симонов. – А то пацан не вспомнит, кому позвонить дал! И машину твою не вспомнит, да? Это же надо так накосячить, Валентина! Это же надо…
И она вдруг заплакала! По ее лицу побежали самые настоящие слезы, которых Симонов не видал у нее ни разу. Женские слезы его вообще-то никогда не трогали прежде. Он привык к капризам жены и дочери, запускающих слезу в качестве оружия по любому поводу. И отсылал своих баб с их соплями куда подальше.
Но слезы Валентины!..
Так, наверное, плачет раненое животное. Больное, брошенное, уставшее скулить от боли, раненое животное. Заплывший глаз поливал слезой громадный лиловый синяк, и, наверное, ей было очень больно. Второй смотрел сквозь пелену слез на него грустно, без укора, и это было особенно жутко. У Симонова подвело кишки и перехватило дыхание. Еле сдержался, чтобы не встать и не погладить ее по голове, как маленькую девочку.
– Эх, Валя, Валя. Что теперь делать прикажешь? Капитан этот максимум через час тут будет. Согласна?