Торлон. Трилогия
Шрифт:
Норлан сверлил взглядом его снизу вверх и в отчаянии молчал. Как же этот боров догадался? Где я допустил ошибку? Хотя нет, знаю, мне не следовало так долго тянуть. Чего я боялся? Надо было раскроить ему лысый черен, и все дела! Трус!
Вместо этого он разжал сухие губы и простонал:
— Но я ведь не убил тебя…
Фокдан усмехнулся и кивнул.
— Ну разумеется, ты пожалел меня. Очень тебе за это признателен. Считай, это единственное, почему я не зарезал тебя сегодня ночью.
— Так чего тянуть? Давай, добивай!
— Тихо, братец. Не спеши расставаться с жизнью. Она еще может тебе пригодиться. Как, собственно, и мне. Если тебе дорога твоя мечта о мирной семейной жизни и ненаглядная избранница с ласковым именем Велла.
— Да откуда ты…
— Все оттуда же. — Фокдан похлопал по заткнутому
«Интересно, чем он собирается меня прикончить? Голыми руками?»
— Только сперва все же ответь на мой вопрос. Кто стоит за приказом? Ведь не мог же я насолить самому Ризи.
«Какое теперь это все имеет значение?»
— Если ты так подробно допросил меня ночью, то наверняка слышал, что я не знаю. Что тебе еще нужно?
Фокдан постоял в задумчивости, наклонился, поднял с земли меч Норлана и одним движением сдернул ножны. Почуявший свободу клинок обрадованно сверкнул. Норлан зажмурился, но переборол страх и широко открыл глаза, решив достойно упасть в объятия Квалу. Он увидел, как Фокдан отходит на десяток шагов от костра и втыкает меч острием в землю.
— Теперь слушай меня внимательно, братец, и постарайся сделать все так, как я скажу. — Он смахнул с лысины прилипший листок и продолжал: — Сейчас я исчезну, а ты поползешь к своему мечу и постараешься разрезать веревку. Если первыми тебя заметят шеважа, значит, такая твоя судьба. Но я не думаю, что они кружат поблизости. Когда освободишься, отправляйся прямиком к заставе. Надеюсь, дорогу ты помнишь. И не пытайся отыскать меня. Если тебе повезет и ты сделаешь все так, как я сейчас говорю, мы больше не встретимся. Иди на заставу и скажи Ризи, что выполнил его приказ. Вон там, под деревом, ты найдешь мой арбалет. Я без него как-нибудь обойдусь, а ты покажешь его Ризи как доказательство моей смерти. Кажется, он не просил принести ему мою голову, значит, готов поверить тебе в любом случае. Просто скажи, что убил меня. Подробности можешь придумать сам. Ты все понял?
Норлан кивнул. На самом деле он не понял ничего, кроме одного: его сейчас не убьют, не зарубят, как жирную свинью перед праздником. Он будет жить. Он вернется в замок. Он еще увидит Веллу.
Фокдан как будто читал его мысли.
— Только не вздумай меня обмануть и поднять тревогу. Мало того, что твое ротозейство поставит крест на твоем продвижении по службе, чего бы ты, вероятно, не хотел допускать. Я знаю, где живет девушка, которую ты мечтаешь назвать своей и которую едва ли хотел бы потерять. Так что имей это в виду, когда будешь докладывать о своем подвиге Ризи. А теперь прощай. Надеюсь, больше мы не встретимся.
Фокдан ни разу не оглянулся, пока быстро шел через поляну в одному ему известном направлении. Он спешил. Потому что боялся. Боялся замешкаться и передумать. Не выдержать всего того, что знал теперь об этом связанном мальчишке, возомнившем себя чуть ли не достойным нового культа. Как жаль, что выпитое им зелье развязывает язык, но не затмевает разума, и человек теряет возможность обманывать. Значит, Велла и в самом деле к нему неравнодушна. Значит, она действительно готова отдать ему свое сердце и назвать мужем. Но разве он, Фокдан, имел право ожидать иного исхода? Теперь у вабонов в чести дерзость и прямота. Если бы он по-настоящему хотел завоевать Веллу тогда, две зимы назад, он должен был бы вести себя с ней смелее. Не увиливать от ответа, которого она наверняка ждала, не играть в якобы взрослые игры, которые сегодня сам назвал бы ребячеством, не стесняться выказывать свои чувства и не внушать себе, что его долг — возвращение на заставу.
Кто теперь оценит его жертву? Отец, погибший в неравном бою? А может быть, Велла, чей взгляд при недавней встрече в таверне ее матери сказал Фокдану больше, чем сказали бы слова? Или ее жалкий избранник, остервенело пытающийся сейчас перерезать путы и торопливо сочиняющий правдоподобную историю о том, как он разделался с предателем? Только почему с предателем? Кто решил, будто он, Фокдан, кого-то предал? Чем? Тем, что спасся с погибшей заставы? Или что вернулся на пепелище?
Он долго шел не останавливаясь, не давая себе передышки и даже как будто не обращая внимания на то, куда ведет малозаметная тропа. Быстрая ходьба ускоряла ток его мыслей, одно предположение сменяло другое, иногда он рассуждал вслух, нашептывая себе под нос странные для постороннего уха слова, потом неосторожный шаг или чужой запах выводили его из задумчивости, он озирался, проверял, на месте ли топор, и еще быстрее двигался дальше. В конце концов он вспомнил. Вспомнил то, что подспудно не давало ему покоя всю предыдущую ночь. Он вспомнил, откуда знает того странного всадника в широкополой шляпе. Они уже встречались на лесной дороге, где их маленький отряд беглецов спасался с горящей заставы. Как же он сразу не сообразил! Ведь он даже предостерегал об этом незнакомце Ракли, когда им довелось беседовать в замке. Это был он, и никто другой. Не вабон и не шеважа, с незабываемым взглядом узких, как злые щелки, глаз. Новая загадка Пограничья. Новая опасность, которую можно почувствовать, но нельзя осознать. И он запросто разговаривал у костра с шеважа. Во всяком случае, ни тот и ни другой, насколько мог судить Фокдан, не торопились друг друга убивать.
Что же это такое творится? В чью игру он ввязался? Кому мешает? Раньше, во времена юности его отца, все было ясно и понятно. Существовал Вайла’тун, который надлежало защищать, существовали шеважа, которых вабоны стремились уничтожить, и чем больше, тем лучше, существовали, наконец, заставы, из-за которых соотношение сил было в пользу вабонов, поскольку они служили островками порядка и относительной безопасности среди леса дикости и враждебности. А что теперь? С приходом к власти Ракли замок погряз в никому не понятных кознях. Да и если бы только замок! Все прилегающие к нему земли вабонов, весь Торлон превратился в ристалище, на котором сражение ведется не на мечах и не в открытую, а исподтишка, под завесой тайны, когда неизвестно, откуда будет нанесен следующий удар и кому принадлежит смертоносное оружие. А он-то надеялся, что, посвятив свою жизнь исправной службе на далекой заставе, избежит тем самым участи многих честных людей, которые, как доносили до него слухи, пали жертвой чьих-то необъяснимых заговоров.
Хотя почему необъяснимых? Объяснение было и находилось оно слишком близко к опушке леса, как выражались вабоны, чтобы его не заметить. Ракли обладал главным властью. Эдельбурны к власти стремились. Многие из них ее уже получили, но хотели еще и еще. Власть давала деньги, богатство. Бывало и наоборот: силфуры давали власть. Кто откажется иметь больше силфуров? Разве что те, кто искренне верит в Культ Героев и превыше всего ценит такие устаревающие качества, как отвага, честь, верность данной клятве, жертвенность. Его отец, Шиган, говорил по этому поводу с горькой усмешкой: «Если у тебя есть два глаза, зачем тебе третий?» Как понимал Фокдан, это означало: не желай большего, чем имеешь, чтобы не утратить и этой малости. Вот и получилось, что теперь, прослужив верой и правдой столько зим в Пограничье и расставшись не по своей вине с привычной жизнью воина, он оказался без единого силфура за душой, без крова над головой, без семьи и без друзей. Правда, здесь он преувеличил. Друзья у него все же остались. Разбросанные по заставам и Большому Вайла’туну, но их немало. Если, конечно, они еще живы, о чем у него не было никаких вестей. И перво-наперво те, с кем он вернулся домой после гибели их заставы. Этих людей он знал достаточно хорошо, чтобы не ждать от них подвоха и очередного предательства. Им он мог поведать о том, что произошло, и надеяться хотя бы на понимание или дельный совет. Ведь они тоже, как и он, остались неприкаянными, бездомными и преследуемыми. Только, в отличие от него, о последнем они могут и не догадываться, и тогда его первостепенная обязанность — просветить их, не дать неведомому врагу одержать окончательную победу.