Торлон. Война разгорается. Трилогия
Шрифт:
— Да…
— Нет. Это было бы ложью. Правдой было бы, если бы я сказала, что это — острый нож. Видишь разницу?
— Да. Получается, вы бы не соврали, но и не сказали всей правды.
— Я бы соврала, если бы сказала, что это ложка. Точно так же получается и со всякими разными культами. И Дули, погибший в Мертвом болоте, и Адан, утонувший в Бехеме, — все они когда-то жили, и многое из того, что мы о них сейчас знаем, — правда. Но нельзя этим ограничиваться. Иначе получается, будто мы живем всю жизнь в своей маленькой избе, никогда не выходим на улицу и при этом еще пребываем в уверенности, что за дверью ничего нет. Если продолжить это сравнение, то герои и предки — это
Пенни помолчала, вспоминая свои давнишние и недавние мысли. Вернулась к вечернему разговору с Веданой. Хотела задать вопрос Руне напрямую, но спохватилась, что не имеет права разглашать то, чем сейчас занимаются ее подруги. Поэтому над вопросом задумалась и наконец сказала:
— А в хронике «Сид’э» о богах говорится или о героях?
— Откуда тебе про нее вообще известно? — изумилась наставница.
— Да Аина вчера рассказывала… Кстати, она советовала мне попросить вас познакомить меня с еще другой хроникой — «Айтен’э».
— Когда научишься как следует читать, обязательно познакомлю. Но что тебе известно про «Сид’э»?
— Да ничего особенного. — Пенни уже пожалела, что вообще заикнулась на эту тему. — «Река времени». Есть в двух, вроде бы, списках. Один в замке, другой здесь, у Лодэмы. Мы ее тоже читать будем?
— Будем. Вообще-то мы с тобой ее уже начали читать. Вчера. — Она похлопала по столу.
— Ой, как же я не догадалась! — обрадовалась Пенни. — Я думала, что хроники обязательно записываются в свитках. Но стол хоть и большой, а все ж таки маленький. Тут, наверное, не все?
— Конечно. Далеко не все, — подтвердила Руна.
— А самое начало здесь есть? — затаила дыхание девочка.
— Есть.
— Покажите, Руна! Я хочу узнать, с чего все началось.
— Уверена? — улыбнулась наставница.
— Мне даже бабушка об этом никогда не говорила. Не то слово — уверена!
Они пересели за противоположный край стола, и Руна поцарапала ногтем и без того почти стершуюся от времени витиеватую линию.
— Вот тут начало.
Пенни долго смотрела на линию, следя за ее изменчивым, но непрерывным узором, и постепенно осознавала, что для прочтения и понимания всего этого древнего наследия неведомых предков ей потребуется не одна зима. Ее охватило отчаяние, и она чуть не заплакала от своего бессилия и одновременно радости первых шагов.
— А как это прочитать? — дрогнувшим голосом спросила она наконец.
Похоже, Руна прекрасно понимала, что творится сейчас в душе ее юной ученицы, и потому без лишних слов заговорила по писаному:
— Некогда, а точнее, тогда, когда не было Времен и Миров, людьми постигаемых, существовал, не воплощаясь, один лишь Рам’ ха Великий. Проявился Он в Новую Действительность и от сознания Новой Бескрайности озарился Изначальным Светом Радости. И появилась тогда воочию бесконечная Новая Вечность, от Света в Новой Бескрайности родившаяся, и было бесконечным число ее проявлений. Так появилось то, что нам, людям, дано воспринимать и принимать как пространства миров Яви, Нави и Правы…
Руна сделала паузу и продолжала:
— Стоило Рам’ хе Великому проявить себя в Новой Действительности, в бесконечной Новой Вечности появилось Нечто. Только было оно уже не тем, чем является Рам’ ха Великий, а потому Нечто таило в себе источник зла, ибо все, что с высочайшей точки зрения Надсовершенного несовершенно, оказывается злом относительно совершенного…
— Не поняла, — призналась Пенни.
— Мы с тобой уже об этом говорили. Вспомни о ноже. Я собираюсь тебе сказать о нем. Я знаю, что нож острый. Это моя совершенная правда. Но когда я произношу эту правду, то есть когда я воплощаю ее в слове и говорю просто «нож», я лгу тебе, мои слова несовершенны, взяв нож, ты можешь обрезаться, и потому эта моя ложь может считаться злом. Хотя по сути своей злом не является. Могу продолжать?
— Да, конечно!
— И когда Рам’ ха Великий озарился светом Радости, излился из него безмерный поток Инглии, Света живого и первозданного. То было несказанное дыхание Его, и хлынул Свет и зазвучал в великом Нечто.
— Почему вы остановились?
— На Этом запись заканчивается.
— А что было дальше? — Глаза у самой Пенни теперь горели огнем человека, вкусившего знания и жаждущего узнать большее. — Вы ведь помните?
— Живой Свет все лился и лился, но стоило ему отойти от Рам’хи Великого, как он перестал быть его частью. Он разгонял извечную мглу, но чем дальше изливался, тем становился менее ярок. И всюду, где проходил он, возникала жизнь. И возникали мириады миров и действительностей, где обитали живые существа, подобные нам и совсем не подобные. Чем ближе они были к Великому Источнику Света, тем тоньше были их тела и возвышенней чувства. Так было, так есть и так будет.
— Так они, эти существа, и сейчас там живут?
— Разумеется. Мы — только маленькая крупица того мироздания. — Перехватив взгляд Пенни, устремленный в потолок, Руна пояснила: — Они живут и над нами, и вокруг нас, и даже внутри нас. У них иная действительность, как сказано в «Сид’э», и мы просто так не можем их увидеть.
— А они нас?
— Одни могут, другие — нет. Если ты посмотришь на свою руку, что ты увидишь?
— Кожу. Пальцы…
— Но ведь твоя кожа из чего-то состоит. А то, из чего она состоит, тоже из чего-то состоит. И мы, наша Обитель, Торлон и все те земли, что за ним, — мы только мелкая часть чего-то необъятного, что смотрит на нас, не видит и думает: «Это всего лишь моя кожа».
Чтобы не расплакаться, Пенни рассмеялась. Руна говорила просто, ей очень хотелось верить, но как можно верить такому?
— Так что когда читаешь «Сид’э», не нужно воспринимать все в ней изложенное буквально. Мир гораздо сложнее, чем нам кажется. Взгляни, к примеру, на этот стол. Ты видишь, что он широкий, что он длинный, что у него есть высота, позволяющая нам сидеть удобно и не нагибаться. Итого мы получаем три связных между собой меры. А вот на столе ты видишь древесные кольца. Когда стол был деревом, они нарастали одно вокруг другого с каждой зимой. У этих колец тоже есть длина и есть ширина. Но нет высоты, они никуда не выпирают, они, считай, просто нарисованы природой. Что получаем?
— Две меры?
— Правильно. И мы видим их со всех сторон. А вот если бы и кольца эти могли видеть, они бы смогли увидеть нас, только когда мы стоим вот так. — Руна наклонилась над столом. — А если я снова сяду, то исчезну из их поля зрения, но буду продолжать их видеть. В этом и есть преимущество трехмерности над двухмерностью. Наша четвертая мера — время, которое мы не можем увидеть, но без которого сама жизнь была бы невозможна, как мне кажется. Правда, для каждого из нас оно течет по-разному. Если ты устала и возвращаешься от меня домой, то невольно думаешь: как же далеко идти, как же долго. А если ты идешь и при этом думаешь о чем-то интересном, то даже не замечаешь, как оказываешься дома.