Торжествующий разум
Шрифт:
Незнакомец отвесил вежливый поклон. Это был человек небольшого роста, лет сорока, с короткой стрижкой, грубыми, но необычайно подвижными чертами. В те минуты, в которые мы захватили этого человека, лицо его выражало добрые чувства умного, цепкого и деятельного гостя сего переменчивого мира. Но приведи момент встретить его в других обстоятельствах, мы сказали бы, что это попросту грубый и глупый буржуа, получивший свою лавку в наследства от такого же нахала папаши и только из-за скупости не пропившего ее.
– И самое главное. Необходимо будет через двадцать дней передать это письмо риканскому канцлеру. Но сделать это нужно осторожно, чтобы не пожертвовать зря ничьей головой. Впрочем, вы найдете способ.
– Что в этом письме?
– Назначение от лица вольных провинций Вирка Режерона
Незнакомец еще раз отвесил вежливый поклон.
– Эх, Павел, знал бы ты от чего я спас твою шкуру, когда решил взять тебя, без подготовки, сразу после нескольких наших первых контактов на Земле на эту планету, - подумал Эвил, прощаясь со своим гостем и давая ему последние рекомендации.
– Все с кем по моей инициативе были созданы прямые контакты на твоей родине, уже давно забыли о том, что когда-то, как и к тебе, утром, вечером или днем к ним на подоконник садился «ангел». Совет отказался от использования сознательных агентов аборигенов после провала двух из них на простейшей вроде операции. Информация о контактах с нами была удалена из их памяти. И теперь это почти обычные люди, за исключением того, что с ними пока продолжают работу. С тобой не произошло этого только из-за того, что я доказал необходимость нашей работы в позднем средневековье, в котором ты, как человек хорошо понимающий историю, знаешь толк. Теперь мы на этой планете делаем то, что до нас еще ни кому не удавалось. И ты учишься, черт возьми, учишься, правда, довольно странным, на мой взгляд, образом. Ты сильно помогаешь мне, и даже меня самого кое-чему обучаешь. После того, что мы сделаем здесь… а мы тут такое устроим! После этого, даже консервативные члены совета не смогут отказать тебе в праве быть одним из нас. А ты знаешь, что это значит? О! Это, значит, прыгнуть сквозь время, стать совершенно другим. Измениться, принадлежать будущему, творцом которого стать. Все это получится, я уверен. Все это ждет тебя. Ждет и меня. Ждет то, что я больше всего на свете люблю. Ждет большая, настоящая прогрессорская работа.
За черным от ночи окном продолжал лить бесконечный поток воды, каплями стуча в стекло. Эвил стянул с себя сапоги. Час назад приведенная в движение его волей мятежная армия свернула лагерь и выступила на встречу героическим свершениям своей эпохи. Но шум движущегося потока людей орудий и лошадей, железа и воли не мог разбудить уснувшего Эви.
Глава 7. Вместо старого короля
Канцлер ждал почти час. Нелер VI несмотря на всю чрезвычайность положения не торопился его принять. У короля были на то серьезные причины, о которых первый министр хорошо знал, но о которых не мог ничего сказать. Во-первых, всесильный владыка был болен. Больших усилий стоило ему каждое утро вставать, одеваться и заниматься государственными делами, тяжесть которых, вместе с бременем старости становилась все более непосильной. Дела империи были столь же плохи, как и здоровье ее повелителя. Монарх знал из предварительных докладов, о чем сегодня пойдет речь, и не спешил тревожить свое бренное тело. Вместилище, которое душа его вскоре должна была покинуть.
Еще вчера король чувствовал себя сносно. Но в это утро сил подняться с постели у него не было. Он с трудом произнес несколько невнятных слов, обращаясь к слугам, но так и не поднялся. Ожидания первого министра вместе с молитвами во всех церквях не принесли облегчение. Однако к полудню король, собрав силы, принял своего любимца государственного канцлера Реке Нолузского прямо в постели. Но, выслушав его терпеливый и короткий доклад так и не смог ничего сказать. В таком состоянии Нелер VI, несмотря на тщетные усилия придворных врачей, находился потом еще несколько дней. Затем пришла смерть.
Все эти дни риканский двор был обеспокоен. Однако государственные дела даже в момент всеобщей растерянности небыли забыты. Так было и в первый день ожидания.
Два, одетых с ложной
Человек вздохнул и отвел глаза. Слуги закрыли окно и вышли. Королевскому и имперскому канцлеру, застегнутому в старомодный светло-коричневый колет, можно было дать лет шестьдесят - не больше. Но, несмотря на свои годы, он держался бодро и даже немного резко. Впрочем, с королем он всегда был учтиво предупредителен и осторожен. Теперь же, когда многие вопросы трона висели на волоске, он принял на себя еще большую осмотрительность.
В воздухе пахло немного резкими благовониями. Давали о себе знать расположенные по углам сосуды с ароматной жидкостью. Почувствовав едкое благоухание, канцлер с нервным наслаждением потер руки. Ровно, проглатывая секунду за секундой, шло время. Канцлер не чувствовал его, наслаждаясь коротким мигом одиночества. Но кротостью момента нельзя было обмануться: Реке был человек государственный, безжалостный и коварный, антигуманный настолько, насколько должен быть антигуманен первый министр всякой тирании. Впрочем, он не ненавидел людей - чернь была ему безразлична. И он всегда судил о ней со статистическим небрежением. Его беспокоили налоги и пошлины, он заботился о финансах, армии и чиновниках. Он требовал суровости приговоров для этой самой черни, но он никогда и не думал о том, что эти люди могут думать и чувствовать, надеяться и ждать, быть добрыми и справедливыми. В его уме, в его приказах и решениях справедливость всегда принадлежала сильным этого мира и была не чем иным как законом. Он был гордецом. Хитрым, лицемерным гордецом. Но его излюбленной личиной была скромность.
Канцлер, расположившись в кабинете короля, вызвал к себе главного придворного врача. Тревожные мысли не покидали Реке Нолузского. Его круглощекое с узким подбородком лицо, с толстыми как будто квадратными ушами было сморщено до омерзительности. Беспокойные мысли одна за другой заставляли черные, недобрые в эти минуты глаза метаться.
Маленький человек вошел в кабинет. Нет, это не было живое геометрическое состояние. Просто королевский врач выглядел таким, что, казалось, внушало каждому: сейчас этот человек мал, испуган и ничтожен.
– Как здоровье его величества?
– спросил канцлер.
– Его величество чувствует себя несколько лучше, - произнес Кено, дрожащим голосом существа уставшего от забот королевского лекаря. Перекатываясь как волны, его слова тревожно вздрагивали.
– Он может говорить?
– Да, но разум его покидает. Похоже, ночью произошло кровоизлияние…
Канцлер поморщился и задал следующий вопрос:
– Он что-нибудь сказал?
– Да, все время повторяет имена святых и беседует… простите, может, я ошибаюсь, с богом и дьяволом одновременно. Эти слова успокоили некоторые тревоги министра. И он уже не так тяжело, но все же резко, спросил:
– Чего стоит ждать? Говорите прямо и честно, так прямо и так честно, как если бы вы говорили королю! Кено вздрогнул, но, поняв, что сейчас ему ни что не угрожает, немного успокоился. Впрочем, на речь его это мало повлияло.
– Несколько дней… Его величество проживет мак…
– Сколько? Говорите!
– взорвался нетерпением Реке.
– Четыре дня. У нашего господина всегда было крепкое здоровье. Другой умер бы немедленно…
На какой-то момент наступила тишина. Врач обратил свой взор к небу, а министр спрятал его в бумаги. Птицы доносили свои радостные голоса через окно. Все было так, как будто этим тварям было плевать на то, что прикованный к жизни муками последних дней умирал в своей постели великий монарх. Реке сделал знак и врач удалился.