Тот самый
Шрифт:
Девушка убежала — лишь спина мелькнула в проёме. А я с укоризной посмотрел на Алекса.
— Они не виноваты, — сказал я. Нетрудно было догадаться, за что девчонок ругают: за то, что отпустили меня, грешного… — Я сам так решил. Это мой выбор.
— Ты ничего не знал, — откликнулся отец Прохор ломающимся баском. — Нельзя сделать выбор, не ознакомившись со всеми переменными. — А девы сии прощёлкали главное: дай тебе вовремя лекарство, не пришлось бы теперь убивать.
— Амальтея дала, — в дверях показалась хмурая Антигона. На плечах —
Все — святой отец, шеф, Гиллель — дружно посмотрели на меня. Я стоял, пень пнём. А что тут скажешь?
— Темны дела твои, Господи, — широко перекрестившись, чудо-отрок прошел мимо меня в дом. На груди его, подобно маятнику, раскачивался большой металлический крест. Кажется, он называется панагия…
В кухне ждала бледная Амальтея. Девчонка и так отличалась некоторой монохромностью, но сейчас лицо её настолько контрастировало с чёрными дредами, что казалось посмертной маской. Подводка на глазах чуть расплылась, и сходство усматривалось уже не с добрым зверьком пандой, а скорее, с черепом.
— Шеф, я…
— Уйди с глаз моих.
Амальтея сорвалась с места. Не глядя на нас, выскользнула в коридор…
— Зря ты так, — сказал отец Прохор. — Девы, судя по всему, здесь ни при чём.
— Девы, святой отец, всегда причём, — назидательно ответил шеф. — Много песен, много крови, за прекрасных льётся дам… — повернувшись спиной, он принялся копаться в одном из шкафчиков. — Я их потому выгнал, — пояснил он, не оборачиваясь. — Что боюсь сорваться. Как любой нормальный человек, который чувствует за собой вину, и хочет переложить её на чужие плечи… А подставлять эти самые плечи — входит в должностные обязанности моих сотрудниц.
Я не сразу уловил смысл речей шефа, и только продравшись через жуткий канцелярит…
— Если подумать, — сказал я. — Во всём виноват я сам. Один. Я всё-таки кадровый офицер, а не кисейная барышня. Ну, бывший офицер. И тем не менее…
— Бывших в нашем деле не бывает, — в кухню впёрся Котов. Был он злой, как чёрт, и вонял гарью. — Дайте что-нить выпить, люди добрые.
Алекс к тому времени вернулся к столу, держа в одной руке большую закупоренную бутыль без этикетки, а в другой — картонную коробку с рюмками. Расставил всё это на столе — рюмки оказались серебряные, а жидкость в бутылке такой прозрачной, что на первый взгляд была не видна.
— Нашли еще один схрон, — скинув вонючую куртку в дальний угол и широко усевшись на табурет, докладывал майор. — Небольшой, голов на десять. И всё — дети, — он тихо, но отчётливо выругался. Отец Прохор перекрестился, Гиллель, который ещё не сказал ни слова, просто прикрыл глаза, словно читал молитву.
Алекс сжал рюмку. Пальцы его побелели, и если бы рюмка была из простого стекла, она бы лопнула.
— Помянем, — коротко сказал он, разливая самогон. Когда очередь дошла до сторожа, шеф споткнулся. — Шемайя, я не могу поручиться за кошерность…
— Ничего, — сторож взял рюмку осторожно, двумя пальцами. — Сейчас это не важно.
— Трефное для жида — что мозговая кость для пса, — ехидно заметил отец Прохор.
— Святой отец, — осуждающе нахмурился Алекс.
— Извините, — чудо-отрок насупился, нахохлился на табурете, как больной воробышек. — Не удержался.
— Там самому старшему — не больше семнадцати, — гнул своё Котов.
Вероятно, товарищу майору надо было выговориться. В его громадной ладони рюмка тонула, как напёрсток.
— Ладно, в общем… — начал Алекс. — Не чокаясь.
— Царствие им Небесное, — кивнул святой отец.
— Все там будем… — философски согласился Котов.
— Выпей, — шепотом подсказал шеф, наклонившись к моему плечу. — Есть не рекомендую, да ты и не сможешь… Но выпить — выпей.
Я послушался. Расплавленный свинец потёк по пищеводу, взорвался в желудке огненной белой звездой, а затем рванул наружу.
Слёзы брызнули из глаз, из ноздрей, изо рта… Во всяком случае, я надеюсь, что это были слёзы.
Платок, который мне протянули, покрылся красными пятнами.
Сквозь корчи я всё время чувствовал на себе напряженный взгляд Алекса. Остальные моего состояния деликатно не замечали…
— Итак, что мы имеем, — начал Алекс, после третьей рюмки наконец-то бросив на стол порезанную кубиками краюху, раздерганный на перья лук и банку говяжьей тушенки — крышку он просто сдёрнул, вспоров армейским ножом. — Четверых в отключке, в разных концах города…
— Пятерых, — вставил отец Прохор, коротко глянув на меня.
— М-да, — задумчиво кивнул Алекс. — Пятерых.
— А на закуску — около сотни тератосов, которых в любой момент могут напитать кровью и выпустить на улицы, — заключил Котов.
— В них проснётся остаточная память, и нежить двинется по домам… — глядя в стол и водя пальцем по пролитой лужице водки, сказал отец Прохор. — К родителям, женам, мужьям и детям.
— И когда им дадут команду, тератосы начнут жрать, — это сказал я. Непроизвольно потёр шею, и добавил: — Интересно, а в какой прогрессии это будет распространяться?
Майор угрожающе передёрнул плечами.
— Мы этого не допустим, — сказал, как отрезал.
— Последняя вспышка наблюдалась в одна тысяча девятьсот тридцать восьмом, на строительстве БАМа, — добавил отец Прохор. — Мы не успели вовремя завезти вакцину… К счастью, была зима, и другие рабочие посёлки оказались недоступны. Так что мор захлебнулся сам в себе.
— Идёмте, — Гиллель поднялся и положил руку на плечо Котову. — Мы с Мириам поможем искать лёжки. До темноты ещё есть время…