Товарищ мой

Долматовский Евгений Аронович

«Среди суровых будничных тревог...»

Среди суровых будничных тревог Москву я вижу и бульвар в сиренях. О чем ты замечталась? Ветерок Читает книгу на твоих коленях. Камчатку я узнал и Сахалин, Летал в тайгу, в туманном небе канув, Я видел сверху синеву долин И сумрачные кратеры вулканов. Здесь все тобой, здесь все Москвой живет, Здесь все полно мечтою о желанном — Подводной лодки осторожный ход И самолет над Тихим океаном. Так, значит, грустью надо пренебречь И стать, как пограничник, терпеливой. Ведь расставанье создано для встреч, И за отливом будет час прилива. 1938

КОМАНДИР

В гору бегом, через речку вброд Повел лейтенант свой стрелковый взвод. Сердце стучало: скорей, скорей! Шли под навесным огнем батарей. Взмокла

одежда, песок у глаз, — Шли в наступление в первый раз. Возле морщинистых старых скал С пулей в груди лейтенант упал. Тогда отделенный крикнул: «За мной!» — И взвод поднялся живой стеной. Ползли, бежали, карабкались, шли. Рядом взлетали столбы земли. Тут отделенный на землю лег, Поднялся на локте, но встать не смог. С каждой минутою он слабел, Стал, словно бинт, безжизненно бел, И увидал, как, принявши взвод, Красноармеец вышел вперед; Самый тихоня из всех тихонь Крикнул: «За мной!» Приказал: «Огонь!» Под его командой была взята Та неприступная высота. 1938

СЕРДЦЕ БОНИВУРА

Его терзали долго и жестоко. Свеча качалась, освещая мглу. Голубоглазый сын Владивостока Лежал на окровавленном полу. Молчал. Молчал. Молчал! Какая сила! Так мужество сумел он сохранить, Как будто мать его не научила Стонать и плакать, петь и говорить. Бамбуковой иглой его пытали... Качалась долго тень над палачом. Но губ опухших не разжал Виталий И не сказал японцам ни о чем. На смуглом теле саблей офицерской Ему палач звезду нарисовал, Потом рукой живое вырвал сердце, — И осветился каменный подвал. Товарищи! Я песню петь не в силах. Товарищи! Я не могу забыть Его прозрачных глаз, больших и милых, И сердце, не успевшее остыть. Пока спокойны берега Амура, Но неизбежна битва впереди: Пылающее сердце Бонивура Трепещет у земли моей в груди. 1938

НАД КОМСОМОЛЬСКОМ

Лебеди над Комсомольском... Их дождались едва. Крыльев холодным плеском Наполнена синева. Снова поры начальной Напоминает миг Этот скупой, печальный Лебедя первый крик. Чистый, прозрачный, краткий — Помнишь, звучал он здесь? ...Внизу четыре палатки — Вот он и город весь. За братьев своих принимали Лебеди полотно. А мы котлованы копали... Как это было давно! Как мы здесь тосковали В трудные дни начал! Радость поймешь едва ли, Если тоски не знал! Белым крылатым войском, Угол вклинив в закат. Лебеди над Комсомольском Крыльями шелестят. 1938

ИСТРЕБИТЕЛЬ

Ветер Приморья, туман Камчатки Нас наполняют тревогой фронтов. Летчик наденет шлем и перчатки, Сядет в кабину, скажет: «Готов!» Когда на рассвете спешим на работу, На безмятежной дороге трав Стоит истребитель, готовый к взлету, Крылья короткие распластав. Запах бензинного перегара, Пыль новостроек летит на нас. За поворотом земного шара Наши любимые спят сейчас. У них весной — тревога зачетов, Другой тревоге учит устав: Стоит истребитель, готовый к взлету, Крылья короткие распластав. Вечер дома обовьет туманом, Листья зашепчутся в тишине, В сопки пойду по цветам багряным С миром беседовать наедине. Дали осыпаны позолотой, Катится солнца горячий сплав. Стоит истребитель, готовый к взлету, Крылья короткие распластав. Ночью играет оркестр на Амуре, Снова прожектор лучист и далек. Все мы живем ожиданием бури, Правда и верность — победы залог. Будь благодарен за эту заботу, За то, что всегда у наших застав Стоит истребитель, готовый к взлету, Крылья короткие распластав. 1938

ЛЕБЕДЕНОК

Ночные прожекторы видели Заката багровую ленту. Построившись в ряд, истребители Дремали под мокрым брезентом. Усталость пришла после ужина, И каждому разное снится. Но летчики были разбужены: Кричала какая-то птица. Так жалобно, призывающе, И кажется — рядышком, близко. Уснуть невозможно, товарищи, От этого детского писка. Со спичками вышли на выручку, Ворча и ругаясь спросонок. Расправив подбитое крылышко, Лежал на траве лебеденок. Нежданного полуночника В палатку внеся осторожно, С ладоней бензиновых летчики Кормили ватрушкой творожной. Механик лекарства притаскивал, Радист уносил их обратно; Пригрели они его ласково, Как будто больного собрата. Поспал лебеденок, оправился... И утром, туманным и серым, Он к югу за стаей отправился, А мы улетели на север. 1938

ОГНИ ВЛАДИВОСТОКА

Весь мир бурливым следом опоясан... Вот Русский остров. Вот Владивосток. Знакомый берег все еще неясен, Вдали мерцает первый огонек. Своей земли не видели полгода, Волна листала книгу дальних стран. Еще бушует зимней непогодой Великий, или Тихий, океан. Стоит звезда высоко-превысоко, На старых сопках синие снега. Холмы Владивостока, Огни Владивостока, Родные берега. Наполнен город песенкою детской, Ее мотив я слышал так давно. Моряк танцует в клубе на Посьетской, С друзьями пьет испанское вино. Военный марш играют музыканты, И дарит боцман девушке значок, Ему врученный в дальнем Аликанте, — Серебряный холодный кулачок. Кружится, вьется золотистый локон, Как эта встреча сердцу дорога. Холмы Владивостока, Огни Владивостока, Родные берега. А все-таки печальны эти танцы! Сменяет их взволнованный рассказ, Как бьются за Республику испанцы, Как ждут и жаждут помощи от нас. Приморский ветер обдувает ванты, Торопятся на судно моряки, И, словно кулачок из Аликанте, Сжимают и вздымают кулаки. Им снова плыть к Испании далекой. Прощайте, милые, прощай, тайга. Холмы Владивостока, Огни Владивостока, Родные берега. 1938

АКТЕРЫ

Новогодняя ночь на границе... Черной бурей гремит грузовик. Легким снегом дорога клубится, Что идет до луны напрямик. Поскорей бы к заставе добраться! Ждет давно пограничный отряд. На фанерных листах декораций Перезябшие люди сидят. Их встречают, родных и любимых, И в столовую быстро ведут. Говорят им: «Играйте без грима — Темновато и холодно тут». Меркнет жалобный свет керосина, Расцветает неведомый мир: Старомодный этюд из Расина И торжественный, мудрый Шекспир. А потом с самодельных подмостков, Вызывая вперед молодежь, Громогласный встает Маяковский Под сплошное веселье ладош. Время движется быстро и скупо, Забывает о сцене актер; Входят люди в морозных тулупах, А другие уходят в дозор. Дездемоне, пожалуй, не снились Ночь такая и Дальний Восток... И что два отделенья влюбились В чуть охрипший ее голосок. 1938

ТВЕРДЫНЯ

Я прошел по Дальнему Востоку, По земле холмистой и лесной. Я дышал тревожно и широко Синею приморскою весной. Видел я и тот далекий берег, Где, под рокот медленных валов, Спит в песке угрюмый старый Беринг В окруженье пушечных стволов. В час ночной холодной непогоды В Спасске я ходил вдоль старых шпал, Над сырой могилою Лагоды С непокрытой головой стоял. Небо синее, как на Востоке, Пусть всегда сияет надо мной. Люди сильные, как на Востоке, Пусть всегда проходят предо мной. Жить хочу! Хочу вставать с рассветом, Чистым солнцем умывать лицо. Разве я сумел бы стать поэтом, Если б не был рядовым бойцом? Никогда! И нашей чистой правды Не отдам в обиду никому, Может, в яростном бою, На травы Упаду... Но смерти не приму. Пусть на пост, в холмистые просторы, Выйдя накануне новых гроз, Встанет Юра, старший брат, с которым, К сожаленью, я недружно рос. 1938

КОМСОМОЛЬСКАЯ ПЛОЩАДЬ

Комсомольская площадь — вокзалов созвездье. Сколько раз я прощался с тобой при отъезде. Сколько раз выходил на асфальт раскаленный, Как на место свиданья впервые влюбленный. Хорошо машинистам — их дело простое: В Ленинграде — сегодня, а завтра — в Ростове. Я же с дальней дорогой знаком по-другому: Как уеду, так тянет к далекому дому. А едва подойду к дорогому порогу — Ничего не поделаешь, тянет в дорогу. Счастья я не искал: все мне некогда было, И оно меня, кажется, не находило. Но была мне тревожной и радостной вестью Комсомольская площадь — вокзалов созвездье. Расставанья и встречи — две главные части, Из которых когда-нибудь сложится счастье. 1938