Товарищ мой

Долматовский Евгений Аронович

НАШИ

Как тяжело, когда их долго нет, А «юнкерсы» подходят, повторяя: «Везу-везу-везу...» Скорей в кювет: Уже свистит одна, за ней — вторая И третья... Грохот черный и тупой. Коль пулей не достанешь злые крылья, Весь съежишься от ярости слепой. От ощущенья своего бессилья. Наш батальон к сухой земле прильнул, Песок сбегает струйкой по откосу. И вдруг с востока нарастает гул, Уверенный, родной, ровноголосый. Они идут на гордой высоте, И нежным небом и землей любимы, Стремительные, близкие мечте, Поблескивая стеклами кабины. И с каждым оборотом их винта В себе мы слышим силы нарастанье. Теперь под солнцем боя суета Завертится чаинками в стакане. Зенитки замолкают вдалеке, И в жизни нет прекраснее момента: Вот «юнкерс» не выходит из пике И падает, горя, как кинолента. Мы рукоплещем и кричим: «Готов!» Смеются лица, серые от пыли, Сегодня нас, как соколы птенцов, Они своими крыльями прикрыли. 1942 Калач-на-Дону

УРАЛЬЦЫ

Бой

гремел за синей лентой Дона. Бились до последнего патрона. Замерли затворы автоматов. Встал на бруствер лейтенант Филатов. Крикнул: «Дальше отступать не можем!» И кинжал свой выхватил из ножен. Нож десантный, с рукоятью пестрой, Закаленный, масленый и острый. И гвардейцы выхватили тоже Темно-синие клинки из ножен. Прожужжали вражеские пули, А в ответ одни клинки сверкнули. Шли бойцы в одном порыве воли, Резали, рубили и кололи. Вечером враги во рву лежали, А гвардейцы чистили кинжалы. Видно, из одной и той же стали И кинжалы и людей ковали. 1942

ДВОЕ

Про труса и про храбреца Послушай мой рассказ: В окопе были два бойца, На фронте — в первый раз. И коль по правде рассказать, То есть на свете страх, И вовсе не легко лежать От немца в трех шагах. Но думал в этот час один, — Он был угрюм и нем, — Каких больших земель он сын, Кому обязан всем. Он думал: «Вот моя рука Течет, как русская река. Вот крепкая моя спина, Равниной кажется она. Плечо — винтовочный упор — Похоже на начало гор». Он думал: «Жизнь свою любя, В решительном бою Я защищаю, как себя, Всю родину свою». Дрожащей жадною рукой Себя ощупывал другой. Он думал: «Это мой живот Осколок мины разорвет. Мое, мое, мое плечо Зальется кровью горячо. Моя, моя, моя рука Почувствует удар, штыка». А немцы лезли по бугру, Пожалуй, целый взвод. Как мечется больной в жару, Метался пулемет. Но тот, кто страх переборол, Молчавший до сих пор, Стал весел, говорлив и зол И бил врага в упор. Другой сухие губы сжал, Поднялся вдруг и побежал. Назад, куда-нибудь назад, Назад, куда глаза глядят... Рванулась мина рядом с ним, Смешались кровь, земля и дым. Но, окружен со всех сторон, Другой не побежал, Последний он дослал патрон, Приклад к плечу прижал. Потом он выбросил подряд Пять громыхающих гранат. Разрывов улеглись кусты. Он увидал: поля пусты, Вокруг трава стоит торчком, Враги валяются ничком. Повеял ветерок сырой И горький чуть на вкус. Так обретает жизнь герой И погибает трус. 1942 На Дону

ФОТОГРАФИЯ

Когда сказали: «Мы окружены, Нам нужно с боем выйти до рассвета», Он вынул фотографию жены Из левой створки жесткого планшета. И, затянувшись дымом, осветил Отсветом золотистым папироски Овал лица, что бесконечно мил, И рядом с нею мальчика в матроске. Тут завертелось все, пошло вверх дном, Вода кипела в горле пулемета. Неся мечту о самом дорогом, На танки шла отчаянная рота, Вздымались к небу красные столбы, Гремели и ползли стальные слизни. Ему казалось — этот час борьбы Короче смерти был и дольше жизни. Он шел и знал, что жизни нет конца, Пока полны спокойствия и силы Любимые черты ее лица, Далекий, словно юность, образ милый. Когда назад противник повернул И пятый танк в лощине загорелся, Он вновь планшета кнопки отстегнул И снова в фотографию всмотрелся. 1942 На Дону

ПОДРУГИ

Ты просишь, чтоб не про войну Я написал на этот раз... Ну, что ж, попробую. Начну: Я знаю девушку одну, О ней послушай мой рассказ. Давай мечтать... Пройдет война, Замолкнет медная труба. Уедет девушка от нас. Какую жизнь найдет она, Как сложится ее судьба? Быть может, майским синим днем, Когда акации цветут, Перед распахнутым окном С веселым юношей вдвоем Она останется. И тут Увидит он, что не погас В ее зрачках огонь беды И накопились возле глаз Морщинок робкие следы. Я знаю, он не скажет ей, Но мысль жестокая мелькнет, Что горек след военных дней, Что есть моложе и стройней И юность коротко цветет. Не девушку мне будет жаль, А юношу. Когда б он знал, Как старит воющая сталь... Не знает, так поймет едва ль, Как жалок он пред ней и мал. А мы видали на Дону, Как с ношей девушка плыла. «Он ранен. Он пойдет ко дну, Не дотяну... Не дотяну...» Но дотянула и спасла. Шинель, как камень, тяжела, Ручьем течет с нее вода... Когда она бойца несла, Такой красивою была, Что не забуду никогда! Случалось быть в таких местах, Где пуля ищет твой висок. Без спроса в сердце входит страх. И вдруг, затерянный впотьмах, Услышишь женский голосок. Связистка с трубкою сидит: «Ольха... Ольха... Мой позывной». Придет на смену страху стыд, Отвага в сердце закипит, И снова мужество со мной. Навеки в памяти бойца Она прекрасна и чиста, В простых чертах ее лица Не увядает красота. Прости, я обещал тебе Не про войну вести рассказ. Но мы в огне, но мы в борьбе, И места нет другой судьбе, И песен нет других у нас. 1942

ЧАСОВОЙ

Часовой стоит на мосту, Часовой стоит на посту. А бревенчатый мост бомбят По двенадцать часов подряд. «Юнкерс», воя, идет в пике, Поднимая столбы в реке. Желтым смерчем летит песок, Неба крутится колесо... Вновь летят и бомбят опять. Здесь и камню не устоять. Часовой стоит на посту, Часовой стоит на мосту. Вихрь срывает с него шинель, Но боец не уходит в щель. Он не может оставить пост, Он стоит, не согнувшись, в рост Снова блеск черно-желтых крыл. Снова «юнкерс» вверху завыл. Часовой стоит на мосту, Часовой стоит на посту. 1942 На Дону

РАЗВЕДЧИК

Лицо, колени, руки разодрав, Разведчик полз среди колючих трав. Ему мерещилось, что, как посты, Стоят вдали осенние кусты. И прутик, распрямленный ветерком, Ему казался вражеским штыком. Но все ж его к окраине села Светящаяся стрелка привела. Здесь он узнал, где расположен штаб. Одна граната меткая могла б Дощатый дом отправить прямо в ад. Но он сдержался. И пополз назад. Он разбудил майора в три часа. Прошла по карте света полоса. А в шесть пятнадцать, опрокинув сон, В село ворвался первый батальон. И стали вновь на тропке ветровой Кусты кустами и трава травой. Прошел разведчик в предрассветной мгле, Простуженный, усталый, гордый тем, Что первым побывал на той земле, Которая теперь доступна всем. На Дону 1942 На Дону

КОГДА-НИБУДЬ

Бронебойщикам Чернову и Ходыреву, подбившим по два фашистских танка

Двухфюзеляжный фашистский «гроб» Движется в синеве. Он не заметит желтый окоп, Скрытый в степной траве. В этом окопе двое ребят, Знающих — что почем. Две бронебойки, десять гранат, Ящик с сухим пайком. ...Когда-нибудь в этой степи пройдет Девушка в голубом, Увидит заросший окоп и найдет Старые гильзы в нем. Дальше пойдет, собирая цветы... Ступит ее нога На ржавые стальные листы, Бывшие танком врага. Поймет она, какая война В этих степях прошла, Как мы сражались, чтобы она Цветы собирать могла. 1942 Ильевка

РАЗГОВОР ВОЛГИ С ДОНОМ

Слышал я под небом раскаленным, — Из-за сотни верст, издалека, Тихо говорила Волга Дону, Волга — мать-река: «Здравствуй, Дон, Товарищ мой старинный! Знаю, тяжело тебе, родной. Берег твой измаялся кручиной, — Коршун над волной. Только я скажу тебе, товарищ, И твоим зеленым берегам: Никогда, сколь помню, не сдавались Реки русские врагам». Дон вдали сверкнул клинком казачьим И ответил Волге:«Труден час, Горько мне теперь, но я не плачу, Слышу твой наказ. Русских рек великих не ославим, В бой отправим сыновей своих, С двух сторон врагов проклятых сдавим И раздавим их». Волга Дону громко отвечала: «Не уйдут пришельцы из кольца. Будет здесь положено начало Вражьего конца». Темным гневом набухают реки, О которых у народа есть Столько гордых песен, что вовеки Их не перечесть. Реки говорят по-человечьи, Люди, словно волны, в бой идут, Пусть враги на этом междуречье Смерть свою найдут. Бой кипит под небом раскаленным, Ни минуты передышки нет. Волга говорит, как с братом, с Доном, Дон гремит в ответ. Август 1942г. ст.Перекопская

«Знойный полдень. Разгар перепалки...»

Знойный полдень. Разгар перепалки. Душен август, и воздух струист. Возле ключика в Диковой балке На траве умирает танкист. Красотою последней красивый И последней кровинкой живой, Как теперь повелося в России, Он на запад лежит головой. Только руки сжимаются крепче, Только бродит в глазах забытье. Что губами сухими он шепчет? Я прислушался — имя твое. Видно, в этом спасенье от боли, Пусть он шепчет опять и опять... Если выйдем живыми из боя, Вот тогда и начнем ревновать. 1942 Дикова балка