Товарищ пехота
Шрифт:
Как-то раз, уже на берегу, Романцов неожиданно кашлянул.
Свисток!
— В самом яростном бою, — указал Лысенко, — бывает несколько секунд тишины. Если финский наблюдатель не увидит тебя ночью, то услышит твой кашель. Скверно! Повторить!
— Товарищ старший лейтенант! А если кашель одолевает?
— Зажми рот пилоткой, уткнись в землю и кашляй! Земля сожрет твой кашель. Повторить!
Молибога отчаянно бранился, а Тимур с уважением шептал: «Строгий начальник!» Клочков дерзко усмехнулся. Лишь Романцов покорно молчал.
Однажды ночью Романцов разрешил разведчикам сделать по лощине короткие пробежки. Он предполагал, что Лысенко сквозь амбразуру не заметит этого.
Свисток!
Усталые, грязные, мокрые, разведчики поднимались на гребень, курили, дожидаясь сигнала, и снова ползли к ручью.
— Чует мое сердце, — жаловался с унылым видом Молибога, — замучает он меня этой учебой! Я худеть начал, — сообщил он тревожно Клочкову.
— Откажись!
— Ишь хитрый! — обиделся Молибога. — Сидеть в окопе! Надоело! Я вот этими руками, — он подступил к Клочкову, вытягивая огромные руки с растопыренными желтыми пальцами, — схвачу живого фашиста! В узел свяжу!
Романцов замечал, что лучше всех ползал Клочков — быстро и бесшумно. А Тимур видел ночью, как сова.
Молибога был упрямый, спокойный.
Частенько по ночам приходил в лес Шостак. Усевшись на пень у ручья, он внимательно смотрел, хотя почти ничего в темноте и не видел. Он слушал свистки старшего лейтенанта Лысенко, его сердитую ругань, а во время отдыха щедро угощал разведчиков папиросами.
— Помните: каждый из вас идет добровольно, — говорил он. — Кто не хочет, кто боится — расчет! Немедленно! По принуждению нельзя быть хорошим разведчиком!
— Наслыханы! — ворчал Молибога.
Тимур звонко говорил:
— Я сам хочу, начальник!
Клочков упрямо молчал, пристально глядя на багровеющий огонь папиросы.
А по берегу быстро расхаживал Лысенко, высокий, костлявый, и вспоминал о том, как его разведчики хитро и дерзко брали «языков», а потом разучились делать это. Теперь старший лейтенант понимал, почему это случилось: солдаты успокоились, повторяли одни и те же приемы разведки.
Обвязав конец веревки вокруг пояса, Романцов вошел в воду. Вода была такая холодная, что у него перехватило дыхание. Он поплыл на боку, плечом рассекая волны, сильными рывками двигаясь вперед.
Он ничего не видел: мрак ночи заволакивал глаза.
Заломило ноги. Это была ноющая, острая боль, словно кто-то пилил колени пилой.
Мелкая волна захлестнула его лицо.
Почувствовав, что ноги коснулись дна, он вышел на берег, отряхнулся.
Лысенко стоял у дзота. Романцов не заговорил с ним. Онемевшими руками он привязал, туго натянув, веревку к дереву.
— Первым плывет Клочков, — скомандовал старший лейтенант, — потом Тимур! Молибога может остаться. В разведке он будет на нашем берегу с ручным пулеметом.
— Уж плыть, так всем! Без выбора! — огрызнулся Молибога. — Погибну, так с вами, — прошептал он дрожащими губами.
— А зачем вы хотите плыть, Молибога? — спросил резко старший лейтенант.
— Господи боже, мало ли что случится… Это ж, товарищ старший лейтенант, разведка! Бой! Дело темное, смертное… Риск! Не только пулей — руками помогу, если что…
— Начинайте! — так же резко, отрывисто сказал Лысенко.
Клочков быстро переплыл речку. Задыхаясь, шумно сопя, вытаращив глаза, он полез на берег.
Однако когда он повернулся к Романцову, вид у него был безразлично-равнодушный, словно ему не стоило никакого труда пробыть так долго в воде.
— Холодно? — спросил Романцов.
— Как огнем жжет, — сказал Клочков, стуча зубами.
— Завтра поплывешь с автоматом и двумя гранатами.
— Понимаю, товарищ сержант!
Тяжелая волна
«Зачем он выпустил веревку?» — подумал испуганно Романцов и побежал по берегу.
Но Тимур уже выполз на песок, держась за корни ивы. Он фыркал, как кошка.
— Я еще поплыву, — решительно заявил он.
— Не разбил ноги?
— Ты скажи лейтенанту: не надо сердиться. Я еще поплыву!
К берегу подошел Молибога. Он для чего-то лег, поджал ноги, как жаба, плюхнулся в черную воду. Быстро перебирая руками, он единым махом добрался до противоположного берега.
— Погибну я с вами, — с добродушным возмущением ворчал он.
— Корова! — сердито проговорил Лысенко. — Неужели нельзя плыть бесшумно?
— Разрешите вести разведчиков в землянку, товарищ старший лейтенант?
— Нельзя. На финском берегу нет для вас теплой землянки, — скрипуче сказал Лысенко. — Вы переплывете ручей, а затем, мокрые и озябшие, должны будете сделать проход в финской «колючке», снять финские мины. — Он говорил нарочно медленно, строго, он не разрешил разведчикам курить, а мог бы догадаться, что от крепчайшей махорки им было бы теплее. — Всё? Нет, вы еще должны доползти бесшумно до финской траншеи. В это время десятки часовых будут чутко прислушиваться, зорко вглядываться в темноту. Услышат — и убьют! Увидят — тоже убьют! Сейчас сержант Романцов думает, что финский часовой стоит перед дзотом. А если он будет стоять за дзотом? Знает ли сержант Романцов, что нужно делать в этом случае? Лично я не знаю! А если осколок шальной мины перерубит веревку? — Голос старшего лейтенанта звучал сердито. — Не думайте, что я могу научить вас, как взять в плен финского часового. Повторяю: я не знаю, как сделать это. Пока у нас в руках лишь одна нить: овраг не простреливается огнем кинжальных пулеметов. Об этом узнал сержант Романцов. Честь и: слава его сообразительности! — Он хвалил Романцова, а говорил сухо. — На беду, каждая разведка — цепь неожиданностей и случайностей, иногда трагических! Я могу подготовить вас к тому, чтобы вы не боялись случайностей. Разве этого мало? — Лысенко поднял руку. — Внимание! Финский часовой убил Романцова. Кто командует группой?
— Я! — с отчаянием крикнул дрожащий от озноба Клочков.
Старший лейтенант улыбнулся. Стоящей вплотную к нему Романцов с изумлением увидел — улыбка была добрая, восхищенная.
— В землянку бегом! — приказал он.
Через несколько дней Романцов написал в дневнике:
«Клочков плыл, держась за веревку правой рукой, а левой волочил по воде брезентовый мешок с автоматом и гранатами.
Вдруг старший лейтенант выхватил нож и перерубил веревку. Вода мгновенно поглотила Клочкова.
Я побежал, но Лысенко схватил меня за плечи.
— Стой! — зашипел он. — На тебя бегут пять финнов!
Клочков вылез лишь у сухой березы — сто метров ниже по течению. Он ушиб о камень ногу, но не потерял мешка с оружием…
— А если бы Клочков утонул? — спросил я Лысенко.
— Здесь не танцкласс, — грубо перебил он меня, — а я не учитель танцев. Я разведчик! Для солдата высшая честь — быть разведчиком! Я солдат, и, если бы моя рана затянулась, я пошел бы с вами в разведку! Я живу мечтой о бое! И хочу, чтобы мои солдаты были победителями! Я жестокий командир? Пусть! Но я люблю вас, Романцов, и не хочу, чтобы враги убили вас, как кролика. Нельзя словами сделать из вас разведчика. Я буду беспощаден! Кровавые мозоли покрывают ваши руки и ноги. Вы дрожите от холода, жидкая грязь облепила вас до ноздрей. Гордитесь этим! Иного пути нет. Это — великая школа разведчика!..»