Товарищ пехота
Шрифт:
Он был на полголовы ниже, и Козырев, взглянув сверху на Вяземцева, спросил с брезгливым недоумением:
— Это тебе отвечу?
— Именно. Я, лейтенант, постарше тебя… и, следовательно…
— Следовательно?
— Следовательно, в настоящих условиях осуществляю функции командования.
— Ты, капитан, всегда, что ли, говоришь казенными фразами?
— Господи помилуй, да это и есть мои слова, — не обидевшись, сказал капитан и без перехода добавил приказным тоном: — Слушай, лейтенант, километрах в восьми к северу, там, —
— Что ж, пойдем, — согласился Козырев. — Вдвоем помирать веселее.
— Пословица, безусловно, глупая, — вынес приговор Вяземцев. — Не помирать надо, а пробиваться к регулярным частям Красной Армии. У меня… — и он сдернул шинель с детской коляски.
В ней лежал металлический, канцелярского образца сейф.
— Секретное делопроизводство, — таинственно объяснил Вяземцев. — Отвечаю головой! Меня убьют — ты доставишь в штаб первой же регулярной части, сдашь под расписку.
— С приложением надлежащей печати?
Вяземцева мудрено было пронять.
— Именно.
— А если меня убьют? — глупо усмехнулся лейтенант.
— Вот потому и говорю, что вдвоем надо пробиваться на тот берег. К своим!.. По теории вероятности один из нас уцелеет.
— А где же остальные штабисты?
— Погибли. Прямое попадание бомбы.
— Не все же погибли, кто-то убежал, бросив сейф, — рассудительно заметил Козырев, вылавливая без разрешения из портсигара Вяземцева папироску.
— Ответят на всю катушку.
— Сколько ж ты дней плетешься с этой колымагой?
— Трое суток. В балках прятался. Под обстрел попадал, — и Вяземцев, полуобернувшись, показал шов на гимнастерке.
— И не мог зарыть сейф?
— Мог, но не зарыл! — И на этот раз капитан не рассердился. — Здесь оперативные материалы, необходимые для борьбы с вражеской агентурой.
— Тьфу, опять казенные фразы!.. — Против воли Козырев чувствовал в капитане силу характера, может, и неприятного и непонятного ему, но такого, какому подчинишься. — Да что там… Пошли!
И помог Вяземцеву перенести коляску через кювет.
Они долго шагали по растерзанным гусеницами танков полям, спускались в теплые, влажные, как предбанники, балки, отлеживались в по-осеннему сквозных перелесках: вражеские снаряды и бомбы сбили листву с ветвей… У беспечного Козырева был в запасе полуобгрызенный сухарь, зато в колясочке капитана хранились и банки мясных консервов, и галеты, и сливочное масло в стакане.
До деревни было, конечно, не восемь, как предполагал Вяземцев, а верных восемнадцать километров, и вышли они к ней в сумерках.
Степь в этот час светилась, и синее ее сияние, казалось, не зависело от солнца и не менялось с приходом июльской ночи.
— Иди в разведку, — скомандовал Вяземцев, едва на горизонте рельефно обозначились крыши домов и черные
— Связался с тобою на погибель! — вспылил лейтенант. — Без твоей колымаги был бы теперь на том берегу.
— Вполне возможно, — подтвердил Вяземцев, — но я не могу без надобности рисковать… — и показал на коляску. — Значит, выполняй приказ.
— Чей приказ? Твой?
— Именно. Я старше тебя по званию. По должности. И вообще… это ж элементарное дело: нельзя наобум соваться в населенный пункт.
— Тьфу! — с отчаянием бессилия выругался Козырев, но опять подчинился — ушел.
Вернулся через полчаса, вымазанный пылью и грязью с головы до ног — пришлось ползти, — и с безрадостной гримасой сказал, что деревня забита гитлеровцами, саперы строят мост через реку.
— И сюда опоздали, — бесстрастно подытожил Вяземцев. — Пойдем обратно на запад, в тыл противника… — Он не тратил времени на раздумья. — У меня есть кое-какие партизанские явки. Помогут выбраться!
— Ты что, полоумный? А?.. — спросил Козырев, наклонившись к низкорослому капитану. — Никуда не пойду! Пропади ты пропадом со своим железным ящиком! Перед рассветом река затуманится — переплыву.
— А я плавать не умею, — признался Вяземцев без огорчения. — И ящик действительно железный. А за невыполнение приказа в боевой обстановке знаешь что полагается? — и дотронулся до пистолета.
— У меня пушка тоже исправная! — взвизгнул Козырев, — Не грози!.. Куда мы пойдем, ну куда? Где твои партизаны?
— Если их здесь нету, то мы обязаны собирать отставших, вот таких, как ты, и сколачивать партизанский отряд. На переднем крае партизанить невозможно. В тылу попросторнее. И вообще, лейтенант, окончательное слово принадлежит смерти, а мы с тобою живые, здоровые, следовательно, обязаны бороться!
— Всегда бы ты так говорил, — вздохнул Козырев. — А то заведет свою шарманку!.. Пошли!..
Они шагали, теперь в обратном направлении, всю ночь, толкая по очереди взвизгивающую колесиками коляску, и Вяземцев благородно молчал, а Козырев то и дело подбадривал и его и себя неистовой бранью.
К рассвету низины и балки затуманились.
«Сейчас бы я переплыл реку!..»
Туман был сухой, как дым, и от него кололо под веками, першило в горле.
«Переплыл бы реку, плаваю я отлично, и был бы со своими, началась бы привычная полковая жизнь, а за год войны я такого насмотрелся, что ничем меня не удивишь!..»
И Козырев с ненавистью сверлил взглядом сощуренных глаз мясистый затылок капитана.
В предрассветном тумане они случайно наткнулись на полевой аэродром, тоже брошенный, тихий, как сельское кладбище, изрытый воронками, заваленный по краям сожженными, исковерканными самолетами с красными звездами. В мелкой балке правее стояли штабеля ящиков с бомбами, пулеметными лентами, бочки с горючим.