Товарищи китайские бойцы
Шрифт:
Курить перестали, окна в зале держали открытыми день и ночь, но избавиться от табачного запаха в насквозь прокуренном помещении было не так легко.
Ли младший вызвался пойти в горы за травами. Он обещал собрать и принести в казарму самые пахучие растения, какие только растут в окрестностях Владикавказа.
Прогулка в горы в те беспокойные времена была не простым делом. Вместе с Ли, вооружившись винтовками и сунув в карманы по паре гранат, отправились еще три бойца. Долго бродили они по ущельям и вернулись с громадными охапками ароматных трав. Пучки
Когда Буачидзе приехал, в казарме стоял чистый, свежий воздух альпийских лугов. Ему никто не сказал, каких усилий это стоило. Бойцы считали, что сделанное ими даже в малой степени не соответствует тому, что заслужил Ной.
А вскоре в том самом зале казармы, где висели связки пахучих трав и раздавался призывный голос Ноя, был установлен его портрет в рамке, отороченной траурным крепом, и большое бумажное полотнище с переведенными на китайский язык словами Буачидзе, произнесенными на одном из митингов:
«Как после темной ночи ничто не может помешать приходу светлого дня, как после долгой зимы — приходу весны, так и приходу новой эры, пришествию социализма никто и ничто не помешает».
Революционер-большевик Ной Буачидзе погиб. Предательская пуля сразила его на митинге во дворе Апшеронских казарм, где он выступал перед казаками, решившими силой захватить оружие.
Об обстоятельствах гибели Ноя Буачидзе полковник Кобаидзе рассказывал нам так.
На рассвете 20 июня к Апшеронским казармам, где находились склады вооружения и боеприпасов, подошли на рысях две казачьи сотни. Часовые, приняв конников за регулярную часть, распахнули ворота. Оттеснив караульных, сотни въехали во двор. За ними втянулся длинный обоз. На каждой подводе сидело по нескольку бородачей станичников.
Просторная территория казарм заполнилась возбужденно шумящей толпой.
— Оружия давай! — требовали станичники. — В аулах кинжалы точат, а нам что, безоружными оставаться?
Тут же сновали провокаторы. Они кричали, что Советская власть продала казаков ингушам и чеченцам и ждать, мол, нечего, нужно брать оружие силой.
На помощь батальону 1-го Красногвардейского полка, охранявшему склады, была послана рота китайцев. Пау Ти-сан и Павел Иосифович Кобаидзе находились со своими солдатами под тенью складских навесов, когда во двор въехала машина. В ней, откинувшись, сидел Буачидзе.
Павел Иосифович не поверил своим глазам. Только вчера он заходил в приемную председателя Совнаркома, справлялся о здоровье Ноя, перенесшего тиф. Секретарша сказала, что Буачидзе поправляется, но еще слаб. «Врачи велели лежать, лежать и лежать».
И вот обессиленный болезнью Буачидзе приехал сюда, в эту бурлящую и грозную толпу. Он, видимо, узнал о событиях в Апшеронских казармах и решил вмешаться.
…Машина остановилась в центре казарменного двора. Буачидзе поднялся, протянул руку вперед, призывая к тишине. Крики постепенно стали стихать. Казаки сгрудились вокруг автомобиля. Начался митинг.
Буачидзе говорил вдохновенно. Настороженность и недоверие, с каким его вначале слушали, постепенно
— Против кого вы хотите идти? — Кого вы, трудовое казаки, считаете своими врагами — трудовых горцев? — спрашивал Буачидзе и сам отвечал: — Неправда! У всех трудящихся, к какой бы национальности они ни принадлежали, общие интересы. И враги у них тоже общие. Да, вам нужны винтовки и пулеметы, но только для того, чтобы вы направили их против тех, кто и для вас — трудовых казаков — враг и для горцев враг, кто ненавидит революцию; хочет и вас и горские народы вернуть в ярмо капиталистического рабства. Но старому все равно не вернуться.
— Правильно говорит! — слышались одобрительные возгласы. — Нечего нам смутьянов слушать. С большевиками пойдем, не ошибемся.
Постепенно воинственное настроение казаков спало. Никто уже не кричал о том, что нужно взять оружие силой.
Инцидент, казалось, был исчерпан. Ной вышел из машины, направился к бойцам, охранявшим склады. Но он не сделал и нескольких шагов, как из слухового окна центрального корпуса раздались негромкие хлопки пистолетных выстрелов. Чья-то предательская рука пустила три пули в Буачидзе. Он упал.
Весь трудовой Владикавказ провожал Ноя в последний путь. Над городом летел самолет и сбрасывал листовки с фотографией Ноя и строками, посвященными его памяти. Китайские бойцы с удивлением присматривались к странному, похожему на стрекозу аппарату, с рокотом проносившемуся в воздухе. Многие из них впервые в жизни видели аэроплан.
У гроба Буачидзе произносились речи. Китайские добровольцы внимательно вслушивались в слова ораторов. Не все понимали они, не все до них доходило, но основной смысл речей был ясен и западал в душу: друг Китая, жизнерадостный, добрый Ной погиб от руки врага, не знающего пощады. Борьба идет неумолимая, жестокая, смертельная. Нужно выстоять, нужно победить.
Владикавказцы хотели похоронить первого председателя Терского Совнаркома в своем городе, но мать Буачидзе попросила перевезти его тело на родину.
Гроб с телом Ноя, установленный на грузовике и эскортируемый воинскими частями, двинулся по Военно-Грузинской дороге.
Траурная процессия дошла до Чертова моста. Здесь проходила граница между Терской республикой и меньшевистской Грузией. Эскорт остановился. Бойцы Пау Ти-сана долго смотрели вслед удалявшейся, задрапированной в траур машине с гробом и высящейся над ним горой венков.
Среди десятков венков один венок выделялся цветом своей траурной ленты и надписью. Лента была белой, потому что именно белый цвет считается в Китае траурным. Выведенная же иероглифами надпись на ней, по словам старого Ли, с которым мы имели по этому поводу разговор, гласила: «Ты жил для людей, ты погиб за людей, ты вечно останешься в наших сердцах, товарищ Ной Буачидзе».
Пытаясь выяснить, не сохранилась ли лента с китайской надписью в семье Ноя, мы встретились в Тбилиси с его братом, Николаем Григорьевичем Буачидзе.