Товарищи в борьбе

Поплавский Станислав Гилярович

Вернувшись в Грыфице, я сразу же занялся решением сложнейшей задачи: польским войскам предстояло перегруппироваться на правое крыло 1-го Белорусского фронта, иначе говоря, за шесть дней (с 8 по 13 апреля) совершить двухсоткилометровый марш и сосредоточиться в районе Хойны. Рокировка должна была пройти скрытно, поэтому планировались только ночные переходы.

В соответствии с замыслом операции 1-я армия совместно с советской 61-й армией, с которой мы освобождали Варшаву, имела задачу расширить прорыв, осуществляемый главной ударной группировкой фронта, одновременно прикрыть ее от возможных контрударов противника с севера. Дело в том, что наш, 1-й Белорусский фронт должен был перейти в наступление 16 апреля, тогда как 2-й Белорусский, наступавший правее, - четырьмя днями позже. Пользуясь этим, противник мог бросить сильные резервы в южном направлении и ударить во фланг главной группировке советских войск.

В назначенное время полки двинулись на юго-запад.

Ночью я выехал на шоссе, по которому шли 3, 4 и 6-я дивизии. Дисциплина и порядок в них поддерживались строго, неукоснительно соблюдались правила маскировки. Колонны занимали только правую часть дороги, оставляя левую свободной для встречного транспорта.

Следующей ночью я проверил на марше кавалерийскую бригаду. Она впервые совершала переход в конном строго. Уланы ловко сидели на лошадях, недаром поляки издавна славятся как лихие кавалеристы. Остаток ночи я провел в Старгарде-Щециньском, чтобы ранним утром направиться в 77-й стрелковый корпус, который мы должны были сменить. Собрался уже двигаться дальше, как вдруг в соседнем дворе увидел советского генерала. Он показался мне знакомым, и я подошел ближе. Так и есть - Степан Киносян, товарищ по академии.

Он не сразу узнал меня в польской форме и пристально разглядывал, прежде чем раскрыть свои объятия.

Оказалось, что Киносян - начальник штаба 49-й армии. Он ожидал приезда К. К. Рокоссовского, и я остался с ним: уж очень хотелось увидеть прославленного полководца, с которым не встречался с сорок первого года.

На улице показалась вереница легковых машин. Впереди - большой "мерседес", из которого легко вышел Константин Константинович, как всегда, энергичный и, я бы сказал, элегантный. Он прекрасно выглядел, шутил, весело смеялся.

Я стоял в стороне, ожидая удобного момента, чтобы представиться. Рокоссовский уже несколько раз поглядывал в мою сторону. Наконец я подошел к нему.

– Эта ваша кавалерия совершает марш? - спросил, поздоровавшись, командующий фронтом.

– Так точно. Уланы 1-й отдельной кавалерийской бригады! - ответил я.

– Хорошая бригада! Кавалеристы, судя по внешнему виду, подготовлены неплохо: их посадка на коне заслуживает похвалы. И лошади прекрасные.

Приятно было слышать лестный отзыв о польских кавалеристах от такого опытного конника, как Рокоссовский.

– Польский воин - хороший воин, - продолжал командующий. - Я ведь сам поляк и знаю ратную доблесть своего народа... И танкисты при освобождении Гдыни и Гданьска воевали отлично, хотя это самый молодой у вас род войск. Советские танкисты очень хвалили их.

Константин Константинович торопился. Пожелав удачи нашей армии, он уехал на рекогносцировку.

А я поспешил к командиру 77-го стрелкового корпуса генералу В. Г. Позняку, которого нашел в Новом Объезеже (Гросс Вубизер). Виктор Гелрихович тоже старый знакомый - до войны мы вместе преподавали в академии. Но предаваться воспоминаниям было некогда, предстояло ознакомиться с местностью, где должна была наступать польская армия.

Начали с правого фланга, от Старой Рудницы, затем постепенно вышли к Одре. Восточный берег реки, господствуя над западным, позволял просматривать оборону противника почти на пять километров в глубину. Мы уточняли на картах фактическое расположение линии траншей и ходов сообщения, размещение огневых точек и минных полей.

У гитлеровцев было достаточно времени для создания прочной обороны: они стояли здесь уже три месяца. До самой реки Альте Одер простиралась плоская, открытая равнина, пересечен пая множеством противопаводковых дамб и железнодорожных насыпей. В междуречье противник создал сильную противотанковую оборону. Да и сама Одра, разлившаяся почти на километр, являлась серьезной преградой.

После этого мы направились в район Гоздовице - на наблюдательный пункт генерала Позняка. Хороший у него НП! С него просматривалась вся оборона противника. Виден был даже плацдарм, захваченный на западном берегу Одры 47-й советской армией, нашим левым соседом. Он интересовал меня более всего: ведь и нам предстояло начинать с форсирования Одры.

– Как думаете, - спросил я Позняка, - емкость плацдарма сорок седьмой позволит ввести на его северную часть хотя бы одну польскую дивизию?

– Думаю, вполне позволит, - уверенно ответил Позняк.

Я решил согласовать этот вопрос с командующим 47-й армией генералом Ф. И. Перхоровичем, однако тот высказал опасение, что переброска наших частей стеснит его полки.

Я был вынужден доложить о своем замысле непосредственно маршалу Г. К. Жукову, который и дал соответствующее распоряжение. Теперь и Перхорович раздобрился: изъявил готовность принять на плацдарм не одну, а даже две польские дивизии. Затем туда были переправлены и другие части.

* * *

Близкая катастрофа фашистской Германии не вызывала уже никакого сомнения. И Гитлер старался лишь выиграть время, возлагая надежду на одностороннее соглашение с западными державами или хотя бы на оккупацию большей части страны и Берлина англо-американскими войсками.

Влиятельные англо-американские круги готовы были нарушить Ялтинские соглашения. Безоговорочная капитуляция Германии с оккупацией Красной Армией части ее территории, и особенно Берлина, не отвечала их политическим намерениям.

По решению Ялтинской конференции демаркационная линия между советскими и англо-американскими войсками устанавливалась по Эльбе. Однако 2 февраля 1945 года Черчилль в телеграмме Эйзенхауэру писал: "Я считаю чрезвычайно важным, чтобы мы встретились как можно дальше на Востоке". Британскую точку зрения на этот вопрос с наглой откровенностью изложил Фуллер в своей книге "Вторая мировая война 1939-1945 гг.". Он писал: "...была только одна возможность спасти то, что еще могло остаться от Центральной Европы. Эта возможность заключалась в оккупации Берлина американцами и англичанами раньше своего восточного союзника"{30}.