Тойво - значит "Надежда" 2. Племенные войны.
Шрифт:
Ноги задрожали, спазмы в горле затрудняли дыхание, на глаза навернулись слезы.
– Как же так?
– прошептал Антикайнен и медленно опустился на колени прямо в ноздреватый и, словно бы, подпорченный, снег.
– Как же я жил это время? Зачем я жил это время? Почему я жил это время? Радость моя, мне не нужна была эта жизнь. Прости меня.
Тойво зарыдал, почти не издавая никаких звуков. Только слезы, первые и последние за прошедшие десятки лет, скатывались по щекам на подбородок и капали на согнутые в коленях ноги. Он нашел в себе силы и протянул руку, коснувшись замшелого могильного камня, на котором еще можно было
1. Где-то полыхает гражданская война.
Тойво быстро оправился от полученных ранений. То ли близость весны, то ли жизнь собачья способствовали скорейшему излечению. Некогда было обращать внимание на травмы и болячки, время не позволяло терять его понапрасну.
Революция разгоралась костром непримиримой борьбы финнов-буржуев и финнов-пролетариев. Кто против кого играл в "революцию" было на самом деле неясно. Лахтарит (мясники) тузили веня-ротут (русских крыс), те брыкались в ответ. И среди тех, и среди других были жертвы. Простые финны, не принимавшие участие в революции, лишь удрученно качали головами. Вопрос о национальности промеж лахтарит и веня-ротут стоял остро, но не вполне. И русских, и всяких пришлых народов, не говоря уже о коренной национальности, во враждующих группах хватало. Они даже переходили друг к другу по настроению.
Да и руководили революционной гражданской войной два злейших друга: Куллерво Маннер и Карл Маннергейм. Первый - былой член эдускунты, второй - былой российский генерал. Что забавно, в кадетские годы, в пору увлечения героической составляющей всяких народных преданий, в том числе, конечно, и "Калевалы", Маннергейм придумал себя называть "Куллерво", бунтующим персонажем сомнительных моральных качеств. Кое-кто это прозвище помнил.
Поэтому этот кое-кто мог запросто перепутать, от кого пришла директива: от Куллерво Маннера, либо же оная за подписью "Куллерво" Маннер с точкой на конце, типа - сокращение. А большинству было до лампочки: хоть Маннер, хоть Маннергейм - немного пуф-пуф поделать и поиметь от этого материальную прибыль.
Финн, позиционировавший себя этническим, сделался идейным вдохновителем "веня-ротут", герой разных войн Российской империи оказался лидером "лахтарит". Вилье Таннер, да и Отто Куусинен только чесали затылки: судьба - индейка.
И Таннер, и Куусинен потеряли всяческий интерес к Революции, как таковой. Дышавший парами разложения великодержавности Таннер, утратил все свои иллюзии, когда появились реалии, исходя из которых нужно было брать грех на душу и отдавать приказ об убийствах. Куусинен бросил свое увлечение интернационалом, от которого все явственнее тянуло запахом крови, и, в свою очередь, отошел от руководства каким бы то ни было кровопролитием.
Все объяснялось просто: ССП (общечеловеческий) - сволочной свод правил. Каждый обрел деньгу немалую, хотелось, конечно, больше, но уж, как получилось. Деньги - двигатель революций, но их еще нужно было как-то сохранить, если удалось добыть. А война, да, к тому же гражданская - это палка о двух концах: можно ею ударить, но можно и ответку получить.
В то же самое время брызгал слюной на трибуне молодой Советской Республики картавый оратор Вова Ленин. "Русские рабочие, отбиваясь от полчищ белогвардейцев и интервентов, осадивших молодую Советскую Республику, оказали и оказывают посильную помощь братскому финскому народу". Ключевыми словами, конечно, были магические "молодая Советская Республика". Каждый, кто их слышал, сразу же представлял молодую девушку, прекрасную, но решительную с оттопыренным из-под косынки ухом и красным бантом на высокой груди. Она была настроена на борьбу, за нее невозможно было не вступиться. Даже, несмотря на то, что складки одежды пышущей женской красотой дамочки кишели ненасытными в своем стремлении пожрать кровожадными паразитами, весьма напоминающих и Вову Ленина, и Леву Троцкого, и прочих советников Совета Народных депутатов.
"Мы помогли нашим финским товарищам - я не скажу, сколько, они это сами знают", - позднее закончил свою речь на Седьмом съезде партии товарищ Ленин. Секретом помощи он не поделился ни с кем, мол, сами знаете, а не знаете, значит - дураки. Мочи козлов! Все делегаты немедленно сорвались с мест и захлопали в ладоши, перебирая ногами от всколыхнувшегося рабочего энтузиазма: "Мочи козлов!"
Только Отто Куусинен вздыхал в недоумении и переглядывался с Эдвардом Гюллингом и Кустоо Ровио: эк, загнул, вождь, туды его в корягу!
А Маннер и Маннергейм, слушая советские лозунги по беспроводному приемнику изобретателя-спекулянта Маркони, только пожимали плечами и строили друг другу рожи. То ли Маннер смотрел на Маннергейма, то ли Маннергейм - на Маннера, а то ли кто-то из них пялился в зеркало. "Пора завязывать с этой чертовой гражданской войной!"
Никто - ни один, ни другой, не желали повторить участь одиозного идиота царского генерала Николая Бобрикова. Тот был, конечно, генерал-губернатором Великого Княжества Финляндского, но побыл таковым недолго.
Заигрался Бобриков в Бога, вознамерился с чистой совестью искоренить и языки финно-угорской группы, и народные обычаи с допотопных времен, да и, вообще, перевести всех финнов, карелов, ингерманландцев в русскую национальность.
– Так Господь не случайно нас всех создал таковыми разными - народами и расами, - взывали к генерал-губернатору в эдускунте.
– Господь создал одну расу, - нимало не смущаясь, отвечал тот.
– Расу Адама. А остальные сами по себе создались. Так что будем мы таперича все русские. И молчать! А не то обвиню вас в самом ужасном преступлении: в попирании остовов демократии и толерантности. Понятно?
Никто не понял, особенно про толерантность - что за зверь такой? Тысячу лет жили, а про таковую и не думали. Но промолчали, подумав, что рассосется как-то само по себе. Не рассосалось.
"Бобриковым" начали пугать финских детей, "бобриковыми" начали обзывать упирающихся лошадей, в общем, черт и дьявол - это и есть "бобриков". А тот гнул свое, заручившись царским одобрением: истребим в корень память предков. Будет везде царство демократии и толерантности.
Но однажды в 1904 году подошел на лестнице особняка к генералу молодой человек и выстрелил в него из пистолета три раза.
– Как же ты посмел, каналья!
– обиделся Бобриков.
– В меня стрелять нельзя, я бессмертен, чухонская твоя морда!
Сказав такое, он впал в беспамятство и издох под вечер, не приходя в сознание.
А стрелок плюнул на него и объяснил:
– Собаке собачья смерть, коль всем устроил жизнь собачью.
Это был сын одного из членов финской эдускунты, верховного государственного органа, по фамилии Шаумян, родом из Якобстадта. Не очень финн, скорее, даже, армянин, но и его Бобриков достал.