В перекрёстке живётТо, что прячется,Что не Богово.При луне – то поёт,То расплачетсяМноголапово,Многорогово,Жаждет откупа:Мяса, водки ждёт,Будто заживоНе закопано.Разевает рот:Дай, что дадено,Что ещё живёт —Будет сломано.Тьма тягучая,МногогласнаяТак
Ты – церковь на краю деревниПокосившаяся, деревянная.Блик распался на светотени,Льётся трель колокольная, осиянная.У икон, почерневших от копотиНескончаемых свеч-просительниц,В полувзгляде и полушёпоте,Меж библейских страницЯ тебя внутренне чую.Не нужно церковь другую.И когда-то наступит время,Народ о душе спохватится:На службу придёт поутру.Затрещит отсыревшая матица:Обещаю —ТогдаЯ тебя собой подопру.
Домовой
Ниткой тёмной ночь сочитсяЧерез брёвна, через плетень,И за печкой побеленнойКто-то дышит.Он проснётся, будтоВремя,Ведьмин час лунаОтмерит.Там, за вьюшкой,Будет он колобродить.Будет грустной кобылицеС длинноногим жеребёнкомТак всклубочивать им гривы,Чтоб все гребни поломались,А хозяйка поняла бы,Что за печкойНадо молока оставитьИ кусок свежайшейБулки.
Паук
Этот год принесётМного свадебИ много смертей.Такая примета.Ему – на погост,Ей – нянчить детей.Сетник много плетёт,Будет жаркое лето.Будет жаркое летоИ ввысь небеса.Но мне и тебеНет в нём места,Нет счастья, рутины.В бытовой ворожбеМы – просто росаВ сетях паутины.
«У двурушничка чёрные свечи…»
У двурушничка чёрные свечи,Короткая ночь для работы,Под накидкой озябшие плечи,В кармане – людские заботы.Тем бы найти телёнка,Той – мужика приворожь.Оговори соседскую рожь,Чтоб к весне не поникла.А хочется страсти и зла,Но не тьму, не суровую силу…Под требу, крестьянскую жилуОтточена грусть ремесла.Проговорить бы нужное слово,Пока не стало светлей.ХохочетСвора местных погостных чертей.Лижет
рассвет частокол забора,В крови захлебнувшись своей.
Ясень
Среди деревьевстою неподвижно,с пальцевроняю листвупотемневшую.Буду ли ровнейясеню?Небо держатьна плечах,солнце и лунумолитьо новых днях?Буду ли дровнями,баней растопленной,домом на срубе,пищей огню?Последним услышузвук топора.
Зеркало
Родиться вспять не дано, не дано,У старого зеркала мутное дно,И в тине забытого давнего злаСебя не узнать.Там женщина. Грустная. Я ли – она?Там страх и усталость,Ночной непокой,Там дочь, там мать, там жена.Там всё, что я сделалаС собой.Оно всё висит на стене. На стене —Обои в горошек, что нравятся мне.Жёлтого света вечерний уютОстанется здесь.В новое утро меня отпоют.Останется зеркало, только оноПомнит, как было,Как всё ушло.
Владислав Корнейчук
Владислав Корнейчук
Родился в городе Ельце Липецкой области в 1970 году, учился в МГУ, журналист. Начинал с должности радиомонтажника на заводе и автора-ведущего музыкальной радиопрограммы. С1993 года работает в разных московских периодических изданиях по направлениям «социальные проблемы», «спорт», «культура». Проза опубликована в литературных журналах «Урал», «Нева», альманахе «Жрнов» (Белград).
Живёт в Москве.
Настоящая любовь
Рассказ
Я ж такие ей песни заказывал!
А в конце заказал «Журавли».
В. Высоцкий, «Городской романс»
Продавали Солжа – мягкая обложка, без иллюстраций, – проехав две станции, на «Менделеевской», стоя в переходе на «Новослободскую». Продав, шли в общагу пешком, минут пятнадцать ходу.
Придумал этот бизнес Артём. Ничего такого особенного тут городить и не пришлось. Схема простая как три рубля. Он заприметил чёрную железную дверь за кинотеатром «Россия». Или нет. Ему кто-то про неё сказал. Зевака (как мы) или провокатор из тех, что толпились тогда перед вывешенными за стеклом номерами газеты «Московские новости». И почему-то мы не подумали тогда, что там же, на Пухе, в одном из переходов между «Пушкинской», «Чеховской» и тогда ещё «Горьковской» (а то и на крыльце «Московских новостей»), ещё лучше будут покупать.
Как-то это было уж совсем – выйти и тут же продавать. Всё-таки совесть для бизнесмена – серьёзная помеха.
Купив на половину стипендии – остального хватало на льготный проездной и крупу-макароны – разрешённую горбачёвской перестройкой антисоветчину, везли недорогие, в мягкой обложке литшедевры на «Менделеевскую». Это нас в наших собственных глазах немного оправдывало. Иногда капитал тут же удваивался. Но чаще уходило два-три «Архипелага» да один «Иван Денисович». Остатки распродавались на следующих торговых сессиях.