Традиции & Авангард. №3 (14) 2022 г.
Шрифт:
– И в детстве тебе наверняка готовили хворост, – говорил он, раздражаясь.
– Нет, точно не готовили, – отвечала она.
Из-за этого хвороста чеканщик воображал тогда, что жена не только для него чужая, но и для всего мира, что не родилась она, а возникла сама собой, как глюк в компьютерной игре. И не человек она вовсе, а набор случайных хромосом или чего-то ещё.
У входа в номер жена начала трясти его и молотить, потому что он не собирался оставаться у неё на ночь. Но тут же пришла в себя и, словно в приступе нежности, обняла и быстро заговорила, но чеканщик почувствовал, как её рука, сжимающая что-то, лезет в его карман. Паша схватил это «что-то», и оно шипами въелось в его кожу. Раскрыл ладонь и увидел мешочек с
– Она приворожила тебя! Мне гадалка сказала, – заревела жена.
– Дура долбанутая, – будто выхаркнул чеканщик.
Силой вырвался из её рук и исчез. Правда, часом позже взял трубку после её настойчивых звонков и пообещал прийти завтра в кафе, чтобы ещё раз поговорить обо всём. Но не пришёл. А, подавленный и разбитый, словно в больнице, лежал на белом постельном белье в отельном домике. До конца не зная, идти или нет. И чтобы не принимать решения, просто уснул.
А жена в это время ждала его в прибрежном кафе с покачивающимися на потолке абажурами… Наверно, тогда и подсел к ней этот местный театрал, он же интеллигент, он же учитель. И она вышла за него замуж, родила двоих детей. От отчаяния или полюбила? Как так получилось, что на спектакле Паша подсел именно к нему? А теперь тот занял место рядом с его женой. Любит ли она его сейчас?..
Он не звонил жене первые полгода после Крыма. Тогда думал: исчезла, и бог с тобой, хорошо. Отвязалась. А потом увидел фотографии на её страничке и узнал его. И перестал представлять её чужой, случайной.
Если по матери он горевал два года, то сколько ещё будет вспоминать жену? Уже давно он начал представлять её ожидающей за столиком в кафе в красном платье, хотя такого у неё не было, с прямой спиной и любящим взглядом. Это видение стало центром его жизни. В зажёванных фантазиях он никак не мог коснуться жены или окликнуть, а лишь покачивался, как абажур. Сегодня в эту картину вмешалось море, которое наступало своими жилистыми волнами и топтало под собой и кафе, и жену, и его. «В Крыму произошло наводнение» – мелькали перед глазами слова.
Чеканщик открывает стеклянный шкаф и достаёт гравюру. Он изобразил на ней Лену в образе Венеры Боттичелли. Очень странно. Так много времени просидел над ней, столько яростных сил вложил, но не заметил, какая устрашающая Венера у него получилась: вырезанная на металле, она походила на ведьму своими длинными волосами и чёрными глазами. Проклятая Венера, забравшая у него жену.
А вечером, сидя в новой квартире за дубовым столом, он спрашивает у своего привидения, чем прогнать тоску. Привидение смотрит в окно, и перед глазами чеканщика появляется мать, которая снова моет раму, и руку её, красную от холодной воды, хочется расцеловать, прижать к щеке и заснуть. Но мама не даёт руки и исчезает. Квартира снова заполняется пустотой. Тогда чеканщик дотрагивается до пустоты и пальцами мастера прощупывает её фактуру, пытаясь разобрать рисунок. Круговой лабиринт. То ли и правда он чувствует его кожей, то ли это просто отпечаток его пальца? Он замирает, стараясь присмотреться и разобрать, что принадлежит пространству, а что – ему. И вдруг слышит раздражающие Машины шаги. Она с накрашенными губами и завитыми волосами заходит в комнату и рассказывает какой-то несмешной прикол. А он чувствует её как металл, с которого забыли снять шлак.
Маша уходит, и чеканщик снова возвращается к пустоте. Встаёт, плотно прижимает ладони к окну, отрывает их и на мгновение видит в отражении странную и неизвестную гравюру. Чем сильнее он пытается поймать видение, тем более знакомым оно ему кажется – такое же нелепое и бездарное, как его жизнь. Он понимает, что эту неуловимую гравюру нужно годами переплавлять, перебивать и чеканить снова и снова, и никто, кроме него, этого сделать не сможет. Но чеканщик не чувствует сил, в глазах его темнеет, ему почему-то тошно и страшно, и, чтобы прийти в себя, он отворачивается от пустоты.
Вампир
Мальчик
Держа на ладони краба, он подошёл к женщине:
– Смотри.
Она вздрогнула и, не взглянув на мальчика, отвернулась к планшету.
– Страшно? – спросил он. Наверно, он жил полными эмоциями и не умел понимать спрятанное.
– Да.
От солёного моря сладко пахло по всему посёлку. Каждое утро по пути на пляж Оля останавливалась у шелковицы и обирала созревшие за ночь ягоды. Срывать нужно было только чёрные, легко отходящие от ветки, иначе покрасишь пальцы. Без особой радости искупавшись в море, она торопилась обратно, чтоб не напекло голову, не сожгло кожу. Заходила в киоск за мясом и кратчайшим путём шла к отелю, где на веранде уже стояли коробки с настольными играми.
– Будешь в «Имаджинариум»? – тут же из-за угла спрашивал мальчик.
Её умиляло, что он ни разу не назвал её на «вы».
К столу подходили двое его друзей помладше, они разговаривали только между собой и с мальчиком.
– «Крымский вампир», – назвал мальчик ассоциацию и выложил карту рубашкой вверх.
Остальным игрокам нужно было найти среди своих карт подходящий рисунок. Женщине повезло: ей попалась грудастая медсестра с кровью на губах, на которую все и поставили, а на карте мальчика не заметили комара. Её слон пошёл вперёд, его – назад.
Иногда мальчик вставал и читал стихи, будто на сцене. Оля боялась показаться глупой и не спрашивала, чьи это стихи. Ей хотелось думать, что это его, сочинённые здесь, в Крыму. А вечером он брал гитару и пел про вола с исполненными очами, и женщина улыбалась такой милой нелепости. Оля же пела плохо и хорошо это понимала. Поэтому в её жизни не было ни музыки, ни стихов. Зато с цифрами всё сложилось. На работе она считала конверсию сайта, после работы – ступеньки в подъезде, перед сном – доходность акций. Каждый час – сколько лет прошло, как она перестала жить.
Оля прилетела в Крым одна, с надеждой найти того, кто сделал бы её счастливой, потому что самой стать не получалось. Отчаянное воображение рисовало ей многочисленные знакомства. Но мужчины выглядели незаманчиво или приезжали с семьёй. Поэтому после моря она возвращалась на веранду отеля. В её чашку падали цветы дикого винограда, обвивавшего крышу. Оля их не вылавливала и продолжала пить чай. Там она и познакомилась с мальчиком. Он стоял в двух шагах и бережно собирал свою удочку и оттого казался ей и мальчиком, и любовником, и отцом.
Она рассмотрела его хорошенько уже на следующий день.
Каждую неделю в отель приезжал мужчина с бедными глазами, клал журнал из пяти страниц на стол веранды и как-то нехотя звал на экскурсию. Обгоревшие полные женщины толпились вокруг него, опираясь руками на стол, и гаркающие голоса их вылетали чайками, сталкиваясь между собой. Мальчик стоял в стороне, прислонившись к вишнёвому дереву, и смотрел в телефон. Он был сам как молодой саженец – гибкий и худенький. Его тело ещё не превратилось в юношеское: торс не сформировался в перевёрнутый треугольник и был прямоугольником с выходящими из него тонкими, лёгкими ногами. Оля опустила взгляд на себя. Она тоже была стройной, её фигура мелькала изящными углами плеч, грудей, коленей. Но в её случае природа медлила, подстраиваясь под душу, и честное отражение обещала лет через десять, когда сухость и замкнутость души обточат её тело, как холодный ветер обтачивает лёд. Только щёки сейчас тяжелели на лице, придавая грустный, заспанный вид. Она стояла поодаль ото всех, по другую сторону от мальчика, заранее решив записаться туда же, куда и его родители. Ей было всё равно, на какие скалы и волны смотреть. Вечер в номере или на мысе был, по сути, одним и тем же вечером с шумящим в голове ливнем и превращающим всё вокруг в ливень. Он стирал лица людей, их характеры, вымывал мел, соль, жизнь из земли, по которой она ходила.