«Как хорошо, что завтра меня здесь не будет, но лучше бы уехать вчера или совсем не приезжать», – думала она, рассматривая проплывающие мимо дома. Потом обрушился ливень. В общей игре ветра и молний казалось, что по лужам, наперегонки с автомобилями, мчатся крупные рыбы, мерцая стальными спинами. В голове у женщины шумело, она всё считала воображаемых акул, когда на девятой наконец удалось забыть про мальчика. Она закрыла глаза, снова открыла – ливень за окном уже прошёл, но Оля его по-прежнему слышала.
Сергей Круглов
Сергей Круглов родился в 1966 году в Красноярске. Православный священник, служит в Спасском соборе города Минусинска. Стихи и проза издавались в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дети Ра», «Сибирские огни» и многих других изданиях. Автор нескольких сборников стихов и публицистики, колумнист интернет-издания «Православие и мир». Лауреат литературных премий Андрея Белого (2008), «Московский счёт» (2008), Anthologia (за книгу стихов «Царица Суббота», 2016). Живёт в Минусинске.
Звонко зерна застукали, дробно…
Пророки
Дети, дети,Крапивное семя,Наследники, дездичады,Неразличимые, как предметы,Замыленному глазу судорожного века!Вы – пророки,Грядущие в мир, и здесь уже.Пророки,
позванные БогомВ ночи по имени, посланныеВ дома ребёнка, спецприёмники, подвалы,В одинокие, неполные, однополые, безотцовыебизнес-семьи,В тоску, заботы, соития, смерти, лютые иллюзии будней,В мусорное кипение городов.Поколение пророков:Отчего, думаешь, этотТак зол, ненавидит и мать, и бабку, и педагога,Отчего в тетрадях острое и кровь чертит,На кого в карманеКитайский нож выкидной носит?Взгляни: разве не блистаетВ этом профиле огненная ярость, ревностьИлии, коего ноздриПереполнил смрад Ваалов?А этот, аутичноФМ-раковинами залепивший уши, во что смотрит?Думаешь, в миры травы, в недраЭлектронных бродилок?Взгляни, взгляни в эти восхищённые очи,В зрачки, предела достигшие зренья, —Не новый ли Иезекииль зрит колесницу?Или она, полутора лет от роду,В серой фланелевой, некогда оранжевой, рубахеНа четыре размера больше, с приютскимНомером, по подолу выжженным хлоркой,Чей щетинистый аэлитный череп вытянут щипцами,Чей живот небесно-синё вздут рахитом,Чей лик терпелив, хмур, всепонимающ,Чьи дни и дни – стояньеВ клетке кровати, полированье поперечин,Раскачиванье, оцепененье, —К полуночи очнувшись,На каком языке она в неслышныйСобачий захлёб плачет? – на том жеДревнем обессловесломЯзыке скорби,На матерней жали брошенной малютки,На которой плакал в ночи ИеремияО городе, некогда многолюдном.Или этот, ещё в утробеВписанный в прайс-листы фетальной индустрии,Нерождённым расчленяемый аккуратно, жадно:Ножницы в затылок, отсос мозга, коллапс черепа, кода, —Думаете, кусок безымянного мяса? —Нет, ангел болиУже нарёк ему имя: этоЗахария, убитый заживоМежду жертвенником и алтарём.Четвёртая раса: подонки.(«Нет, представь, на днях взялВ кредит мечту – уютную, утробную, моего размера,Розовую, сбыточную! Несу домой – и что же?Тут в подворотне подонки!Напали, из рук выбили, глумились,Растоптали мечту в стеклярусную пыль, в ноль!Их надо давить и вешать принародно,По телевизору казнь казать, чтоб другим неповадно!Подонки, подонки!»)Казнь – показ – наказ: так и будет.Чтобы не раздражали,На площадях вас побьют камнями.Пророки, поколение подонков:Со дна, неутопимы, всплываютПылающие глаголы Суда и жизни.
Спас
Приходи ко мне поиграть, видишь,Какой Я пятикупольный слепил для тебя пряник.Разложил твои любимые игрушки:Свечечки, иконки, платочки.Приходи, Я тебя не напугаю,Ничем не потревожу,Дырки в руках и ногах, чтоб ты не видел,Аккуратно залеплюСусальным пластырем.Приходи на пятнадцать своих минут, переведи запыхавшуюся душу,Поиграй, побрякай в кадилы-кропилы,Расскажи Мне свою хвастливую сказку,Свою жалобу, обиду, сопельку.Побудь со Мной, дайПодышать тебе в макушку,Подуть на твои ободранные коленки,Вытереть твои слёзы.Хочешь, буду для тебя чем хочешь:Буду Медовым, Яблочным,Ореховым – только завтраПриходи снова.
«На кого мы свои грехи возложим…»
На кого мы свои грехи возложим,Братья и сестры,Кого вытолкаем в пустыню к азазелю?Уборщицу, бабушку в чёрном.Пусть она там паперть полирует,В бритвенном взмахеЦокающих магдалин шваброй режет под сухожилья:«Ишь, выспались, припёрлись,Страха Божия нет у вас, срамницы,Телеса оголили, ходют и ходют!» Ходят и ходятХодики памяти: жизнь уборщицы в чёрномДлилась столько, сколько она вспоминает, —С небольшим минуту:Любовь, комсомол, весна, Ободзинский,Дешёвое вино, патруль у храма на Пасху,«Эй вы, мракобесы, айда на танцы!..»Швабры на плечо, бабушки в чёрном,Марш, терракотовые армии воздаянья,Прикладом бей, магазинной коробкой бей: азазелиПодавятся вашими швабрами, сдохнут,Бабушки в чёрном, жертва за грехи, столп иУтвержденье прихода!
Атеист
Июль наполняет потрескавшийся от зноя садгудением пчёл: это роениечёрных точек возраста,белый шум Вселенной, прилив.Кресло в тени, книга на коленях,но он не читает. Меж разверстых страниц,словно меж желтоватых волн,муравей, яко посуху,путешествует в Ханаан.Свою первую Нобелевскую премиюстарик получил в те времена,когда для того, чтоб чего-то достичь в науке,одной борьбы за мир было маловато.Смерти он не боится, потому что представляет,как устроены механизмы мира.О всех, кого давно пережил,он помнит, но не то чтобы тоскует:он как юный велосипедист,который отбился от компании, к месту общего сборапоехал совсем другой, никому не известной дорогойи намного опередил друзейи вот теперь просто ждёт их здесь.Скоро встреча.Собака (должна здесь быть и собака,непременный психопомп одинокого мужчиныиз поздней зрелости в старость)ждёт в саду вместе с ним,свесила лиловый язык, вытянула лапы,иногда моргает гноящимся,окружённым седой щетиной глазом.Он бреется каждое утро,отвечает на все письма, дажена самые ничтожные,употребляя принятые в его время церемонные обороты,и аккуратно постригает махры ниток на манжетахзастиранной добела рубахималенькими маникюрными ножницами,оставшимися после смерти жены.Честная последовательность его мышлениясоизмерима с невероятной бездной пыланияТого, к Комуон неизменно вежливо обращается на «вы»(не из высокомерия или сарказма,просто потому, что так приучили в детстве).
Бижутерия
Читал утреннее правило,Почувствовал пустоту за грудиной.Схватился сжать края,Стянуть обратно – и чёткиПорвались: нить истлела.Звонко зёрна застукали, дробноЗапрыгали по полу.А это не чётки – шёпотки, щепотки,Тенётки – этоМамины красные пластмассовые бусыЗапрыгали по пятнам солнца, пыли,По старому, звонкому молодому паркету.Оставь, не подбирай. Приложи, словно обрёл впервые,К деревянной тёплой беспредельностиЛадони, потом щёку,Потом всего себя, прищурь веки – видишь,Каким золотым, огромным стал деревянный конь у стены.Солнце всё шире поёт. И его не застятЭти стаи синиц, треща, славословя, нахлынувшие,Множащиеся неимоверно,Налипающие на стёклаС той стороны окна кельи,Привлечённые сухим летающим цокомРассыпавшейся псевдорябины.Паркет всё теплее, бусиныВсё звонче. МамаСкоро придёт.
«Блаженны»
Врата отпирают раз в году —когда постом на изобразительныхпоют «Блаженны».(Поют поскору, труда ради постового,потому успей переоблачитьсяи выйти на солею класть три поклона – в этом местеклирос немного тебе поможет, потянет:«ПоооооомянииииинасГоооооооооспаадиииииегдаприиидеееешивоЦаарствииТвоооооееееем…»)Врата отпирают со скрежетом, и заключённыйс лёгким узелочком в руке, немного пьяныйот воздуха марта, холода, света,сини,покидает (колючка, прожектора,лай собак, бесстрастные вертухаи на вышкахподняли воротники тулупов)зону комфорта.Как там, помните, говорил Егор Прокудин:«Садиться надо весной» – преждеосвящённойвесной и выйдешь.
С.А. ДМБ-87
ну-ка вспомни, зёма,какой подарок получали мы утромзаветного дня23 февраляза завтраком? я помнюквадратную, в лиловой обёрткепачечку вафель ягодныхи как раскрывались врата небаи свершалось светолитие благодатина нас, утлых;никакой не мифический бром и тем болеене патриотический долг, асладкоевообще заменяло тогда бойцужелания, душу, девушку, родину, счастье, спасение;как (помнишь нашуэталонную мальчуковую книгу жизни?)билли бонсу некогдаром был и мясом, и водой, и женой, и другом…нигде более в сссрне был дант так полно,пряно,вещественновоплощён в жизньиз ада сквозь чистилище в рай,как в рядах советской армии срочной службы.и нет вергилия, кроме вергилия,и незаслуженно смилостивившийся к тебе, салаге, дедухан,внезапный пророк его.рай, достигаемый муками перерожденья,рай, зарабатываемый религиозным праксисом,рай шаговой доступности,конкретный и осязаемый, —о ты, дембель!все атрибуты святых – сетвои, брате!нимбы жития, крылья, светышевроны, погоны, петлицы, кокарды, аксельбанты —все доступны в сакрально-заветноммагазинчике военторга.любовь и свобода – что ещё и петь тебе, брате,самозабвенно-последнелетящему в вагоне ночьютыдымм-тыдыммпоющему со ангелы лихуюбезоглядную песнь:«дембель в маю —всё аллилуйа!»и только годы и годы спустя,если повезёт,салют дембеля в тебе наконец угаснети тыначнёшь что-то понимать.одного не поймёшь, спросишь: «но развеэто Ты был там?!драящим парашу,зашаривающим от построенья,портящим показатели роты,доходягой, нехваткой, чмом, салабоном?!» – и сам жев содрогании ответишь:«Кто же ещё?»
Колобок
Начало сказки про Колобкав детстве вызывало брезгливость:«по сусекам поскребла, по амбарам помела».сор, мышиный помёт, паутина —всё в тесто. Из круглого, волгло-серогощепка торчит наружу.Но с тех пор, видишь,я вырос.Наклони голову. Опускаю епитрахиль,кругло, бережнонакрываю сверху ладонями:«благодатию и щедротами Своего человеколюбия» —внутри такое тепло,как в русской печи,сор выгорает дотла, хлеб поднимается, пышен.Выныриваешь, дышишьвсей собой. Косынка сбилась.Глаза сияют – не здесь.Щёки румяны.Мир нов.Катись, Колобок.