Шрифт:
Традиции & Авангард № 4 (11) 2021 г.
Проза, поэзия
Рита Грузман
Родилась и выросла в Москве. По образованию – учитель. Начала писать рассказы несколько лет назад.
В 2020 году состоялись публикации в журналах «Новый Свет» и «Артикль».
Актриса
В
Там я и приобрела Наташку Волынскую. Это была любовь с первого взгляда. Она стояла высоко, на балконе, в расклешенных джинсах-самострок, которые смотрелись на ней как фирменные, и в синей штапельной с высоким воротом блузке в редкую белую полоску. Хрипловатым голосом с милым малороссийским акцентом она приветствовала новеньких, а повязанный у ворота модный галстук из той же блузочной ткани кивал, покачиваясь на ветру. Смуглая матовая кожа загадочно отсвечивала чем-то розовым, искрились на закате густые темные волосы и белели не очень ровные зубы.
На ночь она облачилась в атласную пижаму, утром переоделась в замечательно заграничный короткий комбинезон, и в пять, после ужина, я уже следила за ней неотрывно, боясь пропустить новое перевоплощение. Всё было сшито по последней моде из польских, чешских журналов или куплено на львовском толчке. Так в Москве вообще никто не одевался, даже мои одноклассницы, дети выездной номенклатуры.
Всё в Наташке было особенным: и то, что она чистила зубы зубным порошком с содой, и то, что полоскала волосы каким-то специальным раствором, после чего долго пахла лавандой и укропом, и то, что всё время улыбалась без причины. После моих московских одноклассниц – смурных и потливых, закованных в коричневые формы с черными фартуками, – она казалась мне заграничной штучкой, свободной певчей птицей с бирюзовыми переливчатыми перьями. Нет, петь она не пела, вернее, горланила как бы в шутку только одну украинскую песню «На каменi ноги мию…», зато тараторила без конца, рассказывая невероятные истории. Все они сводились к тому, что ей суждено стать актрисой.
«Все Волынские были певцы и актеры. Куда же от этого денешься…» – громко и театрально вздыхала она. Так обычно заканчивался рассказ про папашу, который был изгнан бабушкой из-за распутного образа жизни и низкого заработка. Наташка постоянно рассказывала папину историю и всегда романтизировала, каждый следующий раз добавляла всё новые детали, пришептывала, закатывала глаза, сворачивала губы дудочкой.
Старший Волынский был, как теперь говорят, плейбоем и служил каким-то младшим офицером в танковой дивизии. Там он руководил хором, играл на аккордеоне и пел. Его знали многие женщины Львова. Когда наша вожатая, желеобразная ленивая тетка, узнала, что Наташка – дочь того самого Волынского, то плотоядно улыбнулась и почему-то стала рассказывать нам, девчонкам, как у кого-то там обнаружили в том самом месте какие-то мандавошки.
Папаша Волынский родился в Польше на границе с Чехословакией в семье богатых евреев. Его дяди были оперными певцами, многие в семье музицировали, пели и играли в театрах. Когда пришли немцы, четырнадцатилетнему Борису, единственному из всей семьи, удалось скрыться. Он как-то добрался до советских и остался с ними – сначала отступал, потом наступал. Сыном полка, запевалой, а потом и сержантом. Добрался до Львова, бывшего польского Лемберга, и там понял, что в Чехословакию ему возвращаться незачем. Ничего не осталось, никого нет.
От непутевого красавца папаши получила Наташа свою красоту и четкое осознание своего предназначения – она обязательно станет актрисой, в этом ни у кого не было сомнений. Особенно у бабушки Ядвиги – суровой, немногословной женщины с военной выправкой.
У бабушки, которая стала одновременно и дедушкой, и папой, и воспитательницей, и домоуправительницей, было трое «детей» – хрупкая Наташка, прозрачный брат ее, Сережа, и их ангелоподобная мама Эльвина. Мамино имя прямо в точку – она была похожа на Мальвину из сказки и как будто всё время ждала, чтобы кто-нибудь ее спас.
Мужеподобная бабушка зорко следила за здоровьем, диетой и внешним видом членов семьи, всех своих «детей», в число которых до изгнания входил и папаша Борис Волынский. Она даже скопила немалую сумму на преподавателя вокала для него, но зять не оправдал надежд. Теперь все чаяния были направлены на Наташеньку. Самодельные натуральные кремы, полоскание волос, отбеливание зубов и регулярное взвешивание – всё для того, чтобы придать ей наилучший товарный вид при поступлении в московский театральный вуз. Она спала на жестком, то есть на досках. Говорили, у нее очень серьезное искривление позвоночника, и вообще такая практика необходима для хорошей осанки.
Время расцвести еще было – до поступления оставалось два года. И все эти два года мы с ней были неразлучны: десятки писем с нарисованными цветочками и сердечками, телефонные звонки, даже телеграммы – «привет тчк приезжай тчк жду тчк». Я хранила ее письма десять лет. Даже сейчас могу представить ее почерк. Она писала мне, кто на нее посмотрел и что подарил, что сказала бабушка, чем болеет брат Сережа, и сетовала, что опять нет горячей воды. И, конечно же, мы делились переживаниями, которые тогда казались драмами и даже трагедиями, посвящали друг друга в тайны первых влюбленностей. Каждое ее письмо заканчивалось пожеланием поскорее приехать в Москву и стать актрисой, а также непременно тремя жирными восклицательными знаками.
Был ли у нее талант? Она-то сама была в этом уверена.
Не сомневался в этом и руководитель самодеятельного театра, то ли Фишер, то ли Гольдберг, влюбленный в нее по уши. Он думал, что Наташе прямой путь в театральный институт, там она превратится в большую актрису. Она, конечно, забудет Фишера/Гольдберга, но зато его будет греть мысль, что именно он ее открыл. Может, когда-нибудь знаменитая актриса Наталья Волынская упомянет львовский самодеятельный театр и его, режиссера.
Два года подготовки к поступлению бабушка выказывала чудеса экономии и копила деньги с особым рвением. Девочку надо было одеть как следует, чтобы она ни в чем не нуждалась и не попала в плохую компанию. По поводу того, что необходимо беречь «девичью честь», бабушка твердила с малолетства, и для Наташи это была главная заповедь.
И вот сидит моя подруга на моей кухне и тараторит – рассказывает, кто курил с ней во дворе Щукинского, как одна старуха в приемной комиссии смотрела на ее ноги, как она впала в ступор и забыла конец басни, и как это было мило – строгие экзаменаторы улыбались, и что все в курилке говорят, она-то уж точно поступит.
А потом, когда никто не оценил ее таланта и красоты, ей пришлось снять комнату где-то на выселках. Ну точь-в-точь как в знаменитом фильме – подработка на почте, уроки сценической речи, зима в легких «львовских» ботинках, ангины с осложнениями и потерей голоса, простуды с отвратительными лихорадками на губе, борьба за роли в полуподвальной театральной студии очередного непризнанного гения.