Трагедия адмирала Колчака. Книга 1
Шрифт:
«— Союзники прошли через Дарданеллы. Союзную эскадру ведёт адмирал Колчак.
В предчувствии красных ужасов, накануне падения Ростова и Новочеркасска так хотелось увидеть русскую жизнь под вымпелом Колчака.
Но слухи оказались слухами.
В мае [1918 года] пришёл другой слух:
— Колчак в Северном море. Над Архангельском рядом с английским флагом реет русский Андреевский флаг (действительно, в журнале, датированном 28 июля 1918 года, передавался слух о поездке «на Мурман» Б.В. Савинкова, якобы делающего при этом «ставку на Колчака» [61] . — А.К.).
— Будет на севере жизнь под вымпелом Колчака.
Но и в Архангельске не оказалось Колчака.
Теперь (поздней осенью 1918 года. — А.К.) адмирал Колчак, по слухам, сразу в двух местах:
— Диктатор в Омске.
— Русский адмирал на английском дредноуте в Константинополе.
Но где он точно — никто сказать не может» [62] …
61
Севский В. [Краснушкин В.А.]. Борис Савинков // Донская Волна. 1918. № 6, 15 июля [старого стиля]. С. 1.
62
Курганов В. [Краснушкин В.А.]. Адмирал Колчак // Там же. № 24, 25 ноября [старого стиля]. С. 5–6.
И уж совсем причудливо выглядит матрос-большевик из стихотворения Максимилиана Волошина, — убийца и погромщик,
И пусть даже этот парадокс не подсмотрен, а сочинён поэтом, стремящимся подчеркнуть бессмыслицу, хаос, сумятицу, душевную и духовную разруху, которые владели теми, кто в безумном ослеплении рушил всё, построенное веками (хотя Волошин и утверждал, что «зарисованная» им «личина» была «наблюдена» в действительности в начале 1918 года), — всплывшее среди этого бреда имя Колчака отнюдь не случайно. Громадный потенциал, заключенный в личности адмирала, превращал это имя в легенду, которая бродила по раздираемой междоусобицами Русской Земле.
63
Волошин М.А. Россия распятая // Из творческого наследия советских писателей. Л.: Наука (Ленинградское отделение), 1991. С. 83.
Россия ждала адмирала Колчака — и адмирал Колчак не мог вновь не появиться в России.
«Заграничная командировка», а фактически — изгнание, естественно, тяготило его. Как представляется, дело было даже не в вынужденной оторванности от родины, — моряку не в новинку были дальние походы, — а в том, что таланты, порыв, желание работать, не останавливаясь и перед риском, оказались невостребованными и более того — отвергнутыми; и не случайно на фотографии, запечатлевшей Александра Васильевича среди сослуживцев, составивших вместе с ним «Русскую морскую комиссию в Американском Флоте», адмирал, как будто утонувший в глубоком сиденье дивана, в видоизменённой после революции форме без погон, напоминает нахохлившуюся больную птицу. В течение этих месяцев он мучает себя размышлениями о нынешнем положении своём и России, пишет длинные письма А.В. Тимиревой, и вырванные из них цитаты подчас становятся поводом к ложным интерпретациям душевного состояния Колчака.
То и дело его рисуют «киплингианскими» красками, в духе знаменитого «but there is neither East nor West, Border, nor Breed, nor Birth, when two strong men stand face to face, though they come from the ends of the earth» [64] , когда родина и происхождение выглядят величинами пренебрежимыми в сравнении с «вневременными» и «вненациональными» силой и мужеством, — и адмирал, кажется, до некоторой степени даёт для этого основания. В самом деле, едва ли не здесь причина его разочарования в Америке и американцах и рождающегося презрения к ним: «…Америка ведёт войну только с чисто своей национальной психологической точки зрения — рекламы, advertising (курсив А.В. Колчака. — А. К.)… Американская war for democracy [65] — Вы не можете представить себе, что за абсурд и глупость лежит в этом определении цели и смысла войны. Война и демократия — мы видим, что это за комбинация, на своей родине, на самих себе». «Но разве не прекрасна война, — пишет он любимой женщине, — если она даёт такую радость, как поклонение Вам, как мечту о Вас, может быть, даже и несбыточную… Вот о чём я думал, говоря сегодня в обществе военных людей свою апологию войне, высказывая веру в неё, с чувством глубокой благодарности ей, что она в лице Вашем дала мне награду за всю тяжесть, за все страдания, за все горести, с ней связанные…»; и даже — «война прекрасна, хотя она связана со многими отрицательными явлениями, но она везде и всегда хороша. Не знаю, как отнесётся Она к моему единственному и основному желанию служить Ей всеми силами, знаниями, всем сердцем и всем своим помышлением» [66] ; и казалось бы, во всей этой мрачноватой романтике силы и крови и вправду много от киплинговских героев; но вот…
64
Нет ни Востока, ни Запада, ни границ, ни происхождения, ни родины, когда двое сильных встают лицом к лицу, хотя бы они и пришли с разных концов земли (англ.).
65
Война за демократию (англ.).
66
Черновики писем А.В. Колчака А.В. Тимиревой без даты (август 1917 года), от 21 и 30 декабря 1917 года // «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». С. 219, 234, 247.
Но вот встречаются «два сильных человека», действительно пришедшие «с разных концов земли» — петербуржец Колчак и японский майор Я. Хизахиде (встреча произошла в Иокогаме, когда адмирал попытался вернуться в Россию из Америки, но задержался в связи с известиями о большевицком перевороте), — и почему же Александр Васильевич с такой настороженностью слушает своего собеседника?
«Hisahide является фанатиком панмонгольского милитаризма, — записывает он вскоре после беседы, — ставящего конечной целью ни более ни менее, выражаясь деликатней, экстерилизацию индоарийской расы, которая отжила свою мировую миссию и осуждена на исчезновение. Никто из японцев не говорит об этом, более того, на прямой вопрос вы всегда получите ответ, что никакого панмонголизма не существует, что это фантазии небольшой группы шовинистов, — но я утверждаю, что масса военных людей (а в Японии этот класс, помимо явно выраженного в военнослужащих, является самым многочисленным и политически сильным) если видит сны, то только на тему о панмонгольском мировом господстве…» [67] И, не отрицая в адмирале уважения к сильному противнику, подчеркнём всё же, что ключевым словом здесь остаётся именно «противник», но не личный (по Киплингу), а противник его родины, которая так жестоко отвергла Колчака и о которой он не перестаёт, очевидно, мучительно размышлять, лишь раз позволив размышлениям прорваться на бумагу буквально криком:
67
То же, без даты, после 17 января 1918 года // Там же. С. 264.
«Я получил здесь семь Ваших писем, полных очарования Вашей милой ласки, внимания, памяти обо мне, всего того, что для меня составляет самую большую радость и счастье, но я чувствую, что я недостоин этого, я не могу, не имею права испытывать этого счастья. Я, может быть, выражаю (в черновике письма ошибочно — «выражаюсь». — А.К.) недостаточно ясно свою основную мысль; мысль о том, что на меня же ложится всё то, что происходит сейчас в России, хотя бы даже одно то, что делается в нашем флоте, — ведь я адмирал этого флота, я русский (курсив наш. — А.К.)… И с таким сознанием я не могу думать об Анне Васильевне так, как я мог бы думать (подчёркнуто А.В. Колчаком. — А.К.) при других, совершенно неосуществимых теперь условиях и обстановке» [68] .
68
То же, от 21 декабря 1917 года // Там же. С. 233.
Россия остаётся живою болью адмирала Колчака, несмотря на любые его слова о «кондотьерстве» и поклонении «божеству войны». И именно поэтому большевицкий переворот и начало новой властью мирных переговоров с немцами становятся для него очередным ударом, возвещая торжество хама («Центрохам» —
69
Две недели событий на Дону. Из дневника неизвестного офицера // Белый Архив. Сборники материалов по истории и литературе войны, революции, большевизма, белого движения и т.п. под редакцией Я.М. Лисового. [Т.] II–III. Париж, 1928. С. 206.
70
Черновики писем А.В. Колчака А.В. Тимиревой от 2 января 1918 года и без даты (после 17 января 1918 года) // «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». С. 253 (примечание), 274.
«Известия о мире с Германией были для меня тяжким ударом; я видел, что этим наносится тяжкий удар независимости России. Я решил этого мира и заключившего его правительства не признавать», — расскажет Александр Васильевич за несколько дней до смерти [71] . Он обращается к дипломатическим представителям Великобритании («т.к. считаю, что Великобритания никогда не сложит оружия перед Германией»), предлагая свою шпагу английскому Королю, «т.к. его задача, победа над Германией, — единственный путь к благу не только Его страны, но и моей Родины» [72] . В этом вовсе не видно «кондотьерства», но Колчак, очевидно, продолжает растравлять свою душевную рану нарочитым подчёркиванием: «…Я откровенно сказал, что я лично не желал бы служить в английском флоте, ибо Великобритания располагает достаточным числом блестящих адмиралов и офицеров и по характеру морской войны надобности в помощи извне не имеется (а ведь он отлично знает цену себе и своим военно-морским дарованиям! — А.К.). Но мне бы доставило чисто нравственное удовлетворение служить там, где обстановка тяжела и где нужна помощь, где я не был бы лишним. Пусть Правительство Короля смотрит на меня не как на вице-адмирала, а [как на] солдата, которого пошлёт туда, куда сочтёт наиболее полезным» [73] . Вскоре было решено, что новым местом службы станет Месопотамия, но в ожидании парохода адмирал застрял в Шанхае, куда к нему неожиданно явился посланец из России.
71
Протокол № 5 допроса адмирала А.В. Колчака от 27 января 1920 года // Верховный Правитель России: документы и материалы следственного дела адмирала А.В. Колчака. М., 2003. С. 53.
72
Черновик письма А.В. Колчака А.В. Тимиревой от 30 декабря 1917 года // «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». С. 246.
73
Там же. С. 246–247.
Поручик Жевченко был командирован уже известным нам по Петрограду есаулом Семёновым. Выступив против большевиков немедленно после их переворота, есаул буквально с кучкой соратников разоружал революционизированные запасные и ополченские части и разгонял совдепы, скликая добровольцев. Предпринимая шаги по привлечению к своему предприятию российских представителей заграницей (в чьём распоряжении были определённые денежные суммы) и дипломатов союзных держав, Семёнов отправил в Шанхай эмиссара с приказанием не только хлопотать о помощи деньгами и оружием, но и «встретиться там с адмиралом Колчаком и просить его прибыть в Маньчжурию для возглавления начатого мною (Семёновым. — А.К.) движения против большевиков» [74] . Миссия, однако, не увенчалась успехом: «Я ответил, что поехать не могу, так как связан обязательствами перед английским правительством, но к выступлению Семёнова отношусь сочувственно, всё, что я сделал в данном случае, это говорил с нашими агентами о содействии офицеру Семёнова — Жевченко в снабжении Семёнова оружием», — рассказывает адмирал [75] ; «…Жевченко по его поручению донёс мне, что адмирал считает, что обстановка данного момента ещё, по его мнению, не требует спешности в его активном выступлении, но он будет готов служить делу родины, как только она позовёт его», — дополняет есаул (к моменту написания своих мемуаров ставший уже генералом) [76] .
74
Семёнов Г.М. Указ. соч. С. 73.
75
Протокол № 6 опроса адмирала А.В. Колчака от 28 января 1920 года // Верховный Правитель России… С. 57.
76
Семёнов Г.М. Указ. соч. С. 74.
Допустимо предположить, что «обязательства» действительно не были главной причиной отказа. Как представляется, адмирал Колчак, с ненавистью относясь к захватчикам власти, с резкою антипатией — к использовавшей их Германии и безусловно разделяя стремления к восстановлению Российской государственности и возвращению Империи на её традиционный исторический путь, в то же время считал далеко не все способы ведущими к этой цели. Патриот-государственник, он был крайним «государственником» и в методах, и если — тоже безусловному государственнику — Семёнову казались допустимыми самые авантюрные действия (ибо чем же, если не авантюрой, была его самоотверженная борьба на маньчжурской границе!), то Колчак, очевидно, полагал возможным начинать дело лишь на достаточно «солидной» основе: недаром же он, выразив сочувствие семёновским партизанам и ходатайствуя «удовлетворить теперь же заказ пулемётов и ручных гранат», о дальнейшей поддержке рассуждает не без оговорок: «высказался за желательность скорейшего обеспечения Семёнова оружием, но полагает, что размеры заказа должны быть в соответствии с действительными силами отряда» [77] . В сущности, Колчак оставался таким же максималистом, как в межвоенные годы, когда стремился возрождать разорённый Цусимою флот немедленно и в полном объёме (что для России было чрезвычайно трудно). Как бы то ни было, нежелание адмирала возглавить семёновское предприятие оказалось плохим фундаментом для строительства взаимоотношений с Атаманом через полтора месяца, когда Александр Васильевич всё-таки прибыл в Харбин — центр и основную базу всех открытых выступлений против Советской власти в Забайкалье и Приморье.
77
Телеграмма российского генерального консула в Шанхае российскому посланнику в Пекине от 11 февраля 1918 года (номер в публикации не указан) // Подготовка и начало интервенции на Дальнем Востоке России (октябрь 1917 — октябрь 1918 г.). Документы и материалы. Владивосток, 1997. С. 127 (документ № 144).