Трагедия адмирала Колчака. Книга 1

Мельгунов Сергей Петрович

Александр Васильевич Колчак всю жизнь стремился быть солдатом России — и Россия сделала его своим первым солдатом.

* * *

Этому ощущению Колчаком своей роли как находящегося на службе солдата отнюдь не противоречит, на наш взгляд, та решительность, с которой он принял на себя главнокомандование и высшую власть в государстве. «Генерал, я не мальчик, в Ваших поучениях не нуждаюсь, — телеграфировал адмирал тогда находившемуся на фронте Болдыреву, который был обеспокоен всем, что без него произошло в Омске. — Я взвесил всё и знаю, что делаю» [114] , — но в этих словах перед нами предстаёт не захватчик, не узурпатор власти, а человек (прибегая к морским аналогиям), увидевший, как разбушевавшиеся волны захлёстывают корабль, и твёрдой рукою схвативший штурвал, от которого отступились остальные члены команды. Нет оснований подозревать в нём тайного дирижёра, проложившего себе путь к власти руками казачьих офицеров (хотя один из членов кабинета и писал: «Если бы Совет [Министров] не принял постановления о диктатуре Колчака, — возможно, что он так же и теми же силами был бы низвергнут, как и Директория» [115] , — это предположение, в сущности, не выходит за рамки личных опасений и подозрений мемуариста); но, будучи призванным на высший пост государственной иерархии, Александр Васильевич ведёт себя уверенно

и мужественно, как и подобает настоящему военачальнику.

114

Климушкин П.Д. Гражданская война на Волге [отрывок] // Россия антибольшевистская. С. 81.

115

Серебренников И.И. Указ. соч. Т. I. С. 218.

Однако именно личное возглавление адмиралом вооружённых сил повлекло впоследствии большинство обвинений в его адрес. «…То, что в Омске он взялся не за своё дело, — это (в ретроспективе!) видится как несомненный факт» [116] , — читаем мы сегодня, хотя серьёзного анализа в большинстве случаев за подобными утверждениями не следует, а аргументация сводится, самое большее, к указаниям на непривычность военно-сухопутных действий для моряка и непригодность моряка для командования армиями. На самом деле, авторы этих упрёков вряд ли понимают, насколько болезненную тему они затрагивают: ведь сущность главнокомандования как индивидуального творчества была для Александра Васильевича очевидна. «В основании учения об управлении вооружённой силой лежит идея творческой воли начальника — командующего, облечённого абсолютной властью как средством выражения этой воли», — писал он ещё в 1912 году в очерке «Служба Генерального Штаба». «Искусство высшего, вернее, всякого командования есть искусство военного замысла, — это та творческая работа, которая в силу своей сущности может принадлежать только одному лицу, так как понятие о всякой идейной творческой деятельности не допускает возможности двойственности и вообще участия в ней второго лица»; «…собранные данные по обстановке оцениваются высшим командованием или единолично, или при помощи военного совета, ни в каком случае не принимающего на себя каких-либо функций в отношении военного замысла. Далее уже начинается область единоличного идейного творчества командующего, который, исходя из оценки обстановки и основной цели военных действий, должен создать военный замысел»; «творческая работа по созданию военного замысла является по существу единоличной и принадлежит всецело командующему безраздельно, всякое влияние на неё со стороны вторых лиц является недопустимым, никакой помощи или совместной деятельности в этой работе быть не должно», — вновь и вновь повторяет Колчак [117] , казалось бы, вынося тем самым приговор своей будущей работе в качестве Верховного Главнокомандующего.

116

Перченок Ф.Ф. О нём, о ней, о них // «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна…». С. 33.

117

Колчак А.В. Служба Генерального Штаба // Колчак В.И., Колчак А.В. Избранные труды. С. 264–265, 270, 274.

Действительно, адмирал никогда не имел возможности глубоко изучить искусство сухопутной войны, не говоря уже о том, чтобы приобрести соответствующий опыт; вряд ли представлял он до конца, насколько отличается сама психология командования на море, где корабли — основные элементы сражения — повинуются или выходят из строя как единое целое, и на суше, где полк или даже дивизия под воздействием «морального фактора» (слабость начальствующего состава, неоднородность или недостаточная подготовленность солдатской массы, слухи об угрозе окружения или неудаче на соседнем участке и проч.) может в одночасье прекратить своё существование как боевая сила, рассыпавшись и перейдя в «атомизированное» состояние; наконец, и значительная часть работы по военному строительству должна была оказаться для Колчака в новинку, поскольку управляющие органы Морского Ведомства в Российской Империи не занимались даже вопросами мобилизаций и воинского учёта (Флоту выделялась часть новобранцев, призыв которых осуществлялся аппаратом Военного Ведомства). Так не слишком ли велик был риск решения, принятого адмиралом Колчаком?

Безусловно, риск был велик, и нам приходится предположить либо легкомыслие Александра Васильевича, не соразмерившего своих сил и умений с грандиозностью предстоящих задач (но — увлекающийся и импульсивный — он всё же никогда не выглядит легкомысленным и в менее существенных вопросах), либо… глубочайший трагизм ситуации, когда человек, отдавая себе отчёт в опасностях, ждущих на открывшемся пути, всё же не может не избрать его, поскольку других кандидатов нет, а Россию надо спасать.

Имевшийся «в наличии» Верховный Главнокомандующий генерал Болдырев, как член Директории, вряд ли пользовался большим авторитетом у фронтовых начальников, с которыми адмирал виделся незадолго до 18 ноября и о чьей неприязни к «Временному Всероссийскому Правительству» вынес недвусмысленное впечатление [118] ; когда же Болдыреву фактически выразили недоверие и его коллеги по кабинету, причём вопреки настояниям самого Колчака («Я высказался в том смысле, что при настоящих условиях необходимо сохранить то, что есть, т.е. что Верховным главнокомандующим должен остаться Болдырев и что ему и должна быть передана вся власть, относительно же себя я сказал, что я — человек здесь новый, меня широкие массы армии, и в частности казаков, не знают» [119] ), — Александру Васильевичу оставалось или умыть руки, прекрасно сознавая всё изложенное выше, или — решаться на шаг, который в этом контексте мы уже определим как подвиг, — шаг, без сомнения стоивший ему, с его повышенной эмоциональностью, немалых сомнений и терзаний.

118

Протокол № 8 допроса адмирала А. В. Колчака от 4 февраля 1920 года// Верховный Правитель России… С. 78.

119

Там же. С. 81.

Но были ли мероприятия, предпринятые Колчаком в должности Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего, основные направления его политики, столь уж беспомощными и даже пагубными, как это обычно считают, основываясь на последовавшем через год крушении антибольшевицкого движения в Сибири? Прежде всего подчеркнём, что поставленная Верховным первой в ряду своих главных целей задача «создания боеспособной Армии, победы над большевизмом» [120] безусловно и должна была превалировать над всеми остальными, так как никакие политические или экономические преобразования не могут в военное время сравниться по своей важности с результатами боевых действий, их успехами или неудачей. Поэтому нет никаких оснований относить к фатальным ошибкам адмирала Колчака отсрочку им окончательных решений по аграрному или иным подобным вопросам; более того, при обсуждении этого следует в первую очередь отрешиться от многолетнего гипноза советской историографии, согласно которой «Декрет о земле», лишавший крестьян надежды получить землю в собственность («Право

частной собственности на землю отменяется навсегда; земля не может быть ни продаваема, ни покупаема, ни сдаваема в аренду либо в залог, ни каким-либо другим способом отчуждаема. Вся земля: государственная, удельная, кабинетская, монастырская, церковная, посессионная, майоратная, частновладельческая, общественная и крестьянская и т.д. отчуждается безвозмездно, обращается во всенародное достояние и переходит в пользование всех трудящихся на ней» [121] ), почему-то считается «привлёкшим симпатии крестьянства на сторону Советской власти», — а распоряжения Деникина и Колчака, оставлявшие землю и большую часть урожая в распоряжении даже беззаконных захватчиков — до сих пор подаются как «антикрестьянская» политика, «оттолкнувшая крестьян от Белого движения». И если даже резко враждебная земледельцу большевицкая продразвёрстка, побуждавшая повсеместно браться за топоры, не стала определяющим фактором Гражданской войны в «аграрной России», — значит, и обещания Верховного Правителя разрешить земельный вопрос в послевоенном Национальном Собрании не могли иметь столь уж фатального характера.

120

«К населению России». Обращение от 18 ноября 1918 года. С. 117.

121

Декрет о земле Съезда Советов рабочих и солдатских депутатов от 26 октября 1917 года. Цит. по факсимильному воспроизведению в: История Гражданской войны в СССР (так! — А.К.). 2-е изд. Т. 2. Великая пролетарская революция (октябрь — ноябрь 1917 года). М.: ОГИЗ; Государственное издательство политической литературы, 1947. Вкл. с. 288/289.

Другим аспектом той же проблемы было желание, общее для всех Белых вождей, держать свои армии «вне политики». Так, уже 21 ноября 1918 года Верховный Главнокомандующий адмирал Колчак издаёт приказ, который следовало «прочесть во всех ротах, эскадронах, сотнях, батареях и командах» (то есть донести буквально до каждого солдата и казака):

«Я требую, чтобы с начавшейся тяжёлой боевой и созидательной работой на фронте и в тылу, — офицеры и солдаты изъяли бы из своей среды всякую политику и взаимную партийную борьбу, подрывающую устои Русского Государства и разлагающую нашу молодую Армию.

Все офицеры, все солдаты, все военнослужащие, — должны быть вне всякой политики; только тогда мы сумеем создать могущественную Армию и спасти РОССИЮ. Теперь у всех в мыслях, на устах, в сердцах и на деле должно быть только одно стремление — отдать все свои силы АРМИИ и РОДИНЕ.

Начальникам всех степеней принять решительные меры к точному проведению в жизнь моего требования.

Всякую попытку извне и изнутри (в документе — «и внутри». — А.К.) втянуть Армию в политику приказываю пресекать всеми имеющимися в руках Начальников и офицеров средствами» [122] .

122

Приказ Верховного Главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами России 21 ноября 1918 года № 44. РГВА. Ф. 39499, on. 1, д. 4, л. 7.

Обычно из подобных призывов делают вывод «армии не знали, за что воевали», с противопоставлением широко развёрнутого пропагандистского аппарата у большевиков. Однако и здесь нам видится явное преувеличение: даже случаи крупных мятежей и предательств в войсках Верховного Правителя, разумеется, имевших негативные последствия, не надломили духа остававшихся в строю до тех пор, пока генералитет и офицерство сохраняли дисциплину, пока продолжалось регулярное, организованное «сверху», сопротивление противнику, сколь бы недостаточной ни представлялась работа «Осведверха» или иных агитационных органов. И напротив, когда в зарождавшемся хаосе отступления войсковые командиры — от недавних героев Р. Гайды, Б.М. Зиневича, А.В. Ивакина, да и А.Н. Пепеляева, до безымянных поручиков и штабс-капитанов — начали попытки вмешаться в политику и сделать вооружённую силу, находившуюся в их распоряжении, фактором не только боевым, но и внутриполитическим, — произошла катастрофа. Армии Колчака были, без сомнения, потрясены фронтовыми неудачами, но поставили крест на борьбе многих тысяч, ещё стоявших под ружьём, тыловые мятежи, которые взорвали «Белую Сибирь» изнутри, зачастую — под руководством офицеров, ещё не снявших русские погоны (пожалуй, в этом смысле «политические» компоненты борьбы оказались на Востоке действительно более значимыми, чем, скажем, на Юге, где генерал Деникин сумел удержать свои войска и их начальников в повиновении). Что же касается строительства вооружённых сил и их боевого использования, то здесь в действиях Верховного и его ближайших сотрудников и вправду можно усмотреть ряд промахов, хотя и в их описаниях акценты зачастую смещаются, а виновные, подлинные и мнимые, оцениваются не всегда справедливо.

Главные упрёки, пожалуй, относятся к выбору операционного направления — наступлению весной 1919 года не на Самару и Царицын, а на Глазов и Вятку, с перспективой прорваться к Архангельску, через который проще было бы получать помощь оружием и снаряжением от союзников-англичан; или вернее — к попытке одновременного наступления по двум направлениям при отсутствии необходимой координации действий. Следует, однако, заметить, что притягательность «северного» участка во многом подкреплялась в глазах командования уже состоявшимся соединением с войсками Северного («Архангельского») фронта. Ещё в конце января — начале февраля передовые колчаковские подразделения появились на Печоре, 21 марта произошла встреча с «архангельцами», а 26 апреля Командующий русскими войсками Северного фронта генерал В.В. Марушевский в ответ на приветственную телеграмму Гайды от 18 апреля — «Рады, что Сибирская армия имела возможность первой установить братское общение с доблестными отрядами Архангельских войск» — телеграфировал: «Прошу верить моему горячему желанию вести работу не только в связи, но и с прямым подчинением наших операций операциям сибиряков. […] Для успеха операции крайне нуждаюсь в подробных сведениях о расположении, силах, действиях правого фланга сибирцев… Надеюсь в самом близком будущем видеть наших северных стрелков действительно плечом к плечу с сибирцами» [123] . При согласованных наступлениях от Перми и Архангельска — на Вятку и Котлас соответственно не только облегчалось снабжение наступающих войск Гайды всем необходимым с Севера, но и создавался новый участок общего фронта, силы красных против которого были бы сравнительно невелики. Поэтому понять увлекающегося Гайду, пожалуй, легче, чем старого и опытного военачальника генерала М.В. Ханжина (возглавлявшего Западную Армию), который вряд ли более, чем Командующий Сибирской Армией, заботился о координации действий с соседями.

123

См.: Таскаев М.В. Печорский фронт в 1919 году // Белая Армия. Белое Дело. Исторический научно-популярный альманах. № 4. Екатеринбург, 1997. С. 75–78.

В связи с этим возникает закономерное подозрение об отсутствии на Востоке России достаточно властного лица или, на худой конец, управляющей инстанции, которые были бы в состоянии проводить единую стратегическую идею в масштабах всего фронта — от Каспия до Печоры и, соответственно, принуждать к повиновению чересчур самостоятельных полководцев. Очевидно, сам Колчак не справился с этой задачей или изначально слишком положился на свой штаб, возглавляемый полковником (затем — генералом) Д.А. Лебедевым, который на этом посту снискал репутацию «злого гения» — одного из тех, кто своими действиями «вырыли в Сибири могилу и для адмирала Колчака, и через него для всей России» [124] .

124

Филатьев Д.В. Указ. соч. С. 62.