Трагедия адмирала Колчака. Книга 2
Шрифт:
«Морально-трагическое положение чехословаков осложнялось и их восприятием тогдашней действительности. Вновь одно из перлюстрированных писем подчеркивает внутреннюю драматичность этих переживаний: «Напрасны наши жертвы. Недальновидный несчастный народ снова возвращается к старому режиму».
Понять — простить! История оправдание найдет. Она будет справедливее современников и не возложит всю вину только на «белого адмирала». Те, которые были на его стороне, совершенно невольно воспринимали действительность так, как воспринимал ее Гинс: враги существовавшей власти создали себе как бы революционное подполье в чешских эшелонах. Им казалось, что Правительство совершало ошибку, доверяя чешскому нейтралитету [II, с. 519].
* * *
Гинс говорит по поводу опубликования меморандума 13 ноября: «Возмущению
Резко реагировал на меморандум Верховный правитель. Меморандум для него был незаслуженным ударом бича... Нервно-издерганный человек, не столько в силу своей экспансивности, сколько в силу естественного возмущения, по первому впечатлению послал Жанену, Ноксу и другим дипломатическим представителям составленную для него телеграмму:49
«...я ни в какой мере не могу рассматривать чешского меморандума, подписанного Павлу и Гирсой, как документ, имеющий отношение к чешскому правительству или даже к военному чешскому командованию, и рассматриваю этот меморандум как акт, за который персонально ответственны только именующие себя чешскими представителями Павлу и Гирса. Я не считаю нужным давать какой-либо ответ по существу этого меморандума, который оцениваю как поступок политического интриганства и шантажа со стороны лиц, его подписавших. Я не могу только не обратить внимания на связь этого меморандума с попыткой большевицкого восстания во Владивостоке и на характер его как стремление получить санкцию великих держав на вмешательство вооруженной силой в русские внутренние дела. Допуская возможность такого вмешательства, я заявляю, что малейшие шаги в этом смысле будут мною рассматриваться как враждебный акт, фактически оказывающий помощь большевикам, и я отвечу на него вооруженной силой и борьбой, не останавливаясь ни перед чем. Что же касается лиц, подписавших упомянутый меморандум, то мной отдано распоряжение Правительству о прекращении с ними всяких сношений и о представлении чешскому правительству отозвать этих лиц из России и, если угодно, прислать представителей, которые, по крайней мере, умели бы себя вести прилично» [Последние дни Колчаковщины. С. 114].
Между Иркутском, где находилось Правительство во главе с новым премьером Пепеляевым, и поездом Верховного правителя начался оживленный обмен мнениями, из которого прежде всего следует заключить, что сама телеграмма фактически не была еще пущена в ход50.
Эти переговоры (26—30 ноября) и приведены в сборнике «Последние дни Колчаковщины».
Возьмем разговор по прямому проводу (очевидно, 26-го):
Пепеляев. Полученные телеграммы приводят Совет министров в сомнение, что они действительно вами подписаны.
Колчак. Да, удивлен вашему запросу. Пепеляев. Необходимость требует, чтобы они немедленно были вычеркнуты из списков. Положение здесь критическое, если конфликт немедленно не будет улажен — переворот неминуем. Симпатии на стороне чехов. Общественность требует перемены правительства. Настроение напряженное. Ваш приезд в Иркутск пока крайне нежелателен, я слагаю с себя всякую ответственность.
Колчак. Вычеркнуть из списка телеграммы? — я этого сделать не могу. Я стою на своей точке зрения и такого отношения со стороны союзников ко мне и моему Правительству не потерплю. Я возрождаю Россию и, в противном случае, не остановлюсь ни перед чем, чтобы силой усмирить чехов, наших военнопленных. Я полагаюсь на вас, что с формированием нового кабинета сумеете устранить все препятствия к моему скорейшему приезду в Иркутск и сумеете восстановить связь и добрые отношения населения ко мне и моему Правительству, пригласив в кабинет некоторых видных деятелей из земств и кооперативов.
Пепеляев. Я этих телеграмм не принимаю и считаю их, по крайней мере, мной не полученными. Мне здесь на месте виднее, и осмеливаюсь вам заметить, что следовало меня запросить, прежде чем отсылать таковые телеграммы. Мне вверено вами Правительство, и я являюсь ответственным за все. Если В. п. другого мнения — я прошу о моей отставке.
Колчак. Я вас прошу остаться на месте51.
28-го Пепеляев вновь обращается к Верховному правителю:
«Последний раз делаю попытку, в. в. Ллойд Джордж нанес русскому делу тягчайшее оскорбление, но мы вынуждены терпеть, стиснув зубы. Поверьте, не стал бы тревожить вас, если бы находил какой-нибудь иной способ смягчить накопление вражды. Наличность этой телеграммы разрушает возможность оформить новый кабинет, хотя кандидаты на все посты уже есть, ибо все, к кому я обращался, считают ее гибелью всего национального дела, силы которого и так подорваны. Мы все понимаем побуждения, но мы обязаны хладнокровно подсчитать средства. Ведь что у нас осталось? Вы принимаете меры во имя чести и достоинства России. История наша свято чтит память также и тех собирателей Руси, которые умели терпеть обиды во имя сбережения сил. История поймет нас. Мы бы вышли морально победителями, если бы протест был написан в другом тоне. Этого нельзя достигнуть взаимным раздражением. Я не буду больше утруждать вас и в зависимости от ответа приму решение».
Колчак, оторванный от своего Правительства, не знал, что меморандум был не всеми одобрен и в чешской среде. Во всяком случае, Третьякову, как заместителю председателя, было представлено разъяснение, смягчавшее резкость документа52.
Узнав об этом, 30-го Верховный правитель телеграфировал:
«Вследствие сделанного Третьякову заявления по поводу чешского меморандума, я приостанавливаю мой протест со всеми вытекающими отсюда последствиями. Усматривая в документе, предъявленном Гирсой, чувства искреннего пожелания содействовать нам в нашей тяжелой борьбе за будущность России и славянства, считаю крайне желательным привлечь внимание чешских представителей на необходимость приостановить и с их стороны передачу их меморандума кабинетам, что, несомненно, даст прочную почву для содружественной нашей работы».
Примечания к первой главе :
1 Якушев неправильно утверждает, что все партии вынуждены были уйти в подполье [«Вольн. Сиб.». VI, с. 73].
2 Описание поезда, небезынтересное в бытовом отношении, — можно найти у Солодовникова.
3 В указателе литературы воспоминания эти фигурируют уже под именем Яковлева. Имеются все основания думать, что автор их действительно бывший управляющий Иркутской губ.
4 Колосов добавляет: теперь этот офицер коммунист. Надо думать, что речь идет именно о Калашникове.
5 В Иркутске, по-видимому, Гайда «примирился» с чешским штабом.
6 Характерно, что Якушев в «введении к материалам», опубликованным в «Вольн. Сиб.» [VI], лишь мимоходом обмолвился об иркутском бюро и нелегальном съезде.
7 Они были «ознакомлены» и путем личных бесед.
8 Характерна отметка шведа Эссена [«Zwischen der Ostsee und dem Stillen Ozean». P 100]: «Было известно, что Гайда принял официально программу соц.-рев.; это значит, что он стремился к ликвидации гражданской войны, пытался заключить мир с Советским правительством».