Трагедия армянского народа. История посла Моргентау
Шрифт:
– Вы же понимаете, что это бесполезно, – вздохнул я. – У великого визиря нет реальной власти. Он лишь номинальный глава. Остановить это может только один человек – Энвер.
Паллавичини был более мягким и совестливым человеком, чем Вангенхайм, и я не сомневался, что он искренен в желании предотвратить преступление. Но он был дипломатом старой австрийской школы. В его глазах не было ничего важнее дипломатического этикета. Он являлся представителем своего императора, иными словами, положение обязывало его вести переговоры только с великим визирем, одновременно являвшимся министром иностранных дел. Он никогда не вел разговоров о государственных делах с Талаатом или Энвером, имея лишь узкоофициальные отношения с этими людьми – реальными правителями Турции. И спасение 3 тысяч человеческих жизней не было в его глазах достаточным основанием для нарушения традиционного порядка дипломатического общения.
– В подобных вопросах необходимо неукоснительно следовать правилам, – сказал он.
Будучи добросердечным человеком, он действительно имел беседу с Саидом Халимом. Следуя его примеру, Вангенхайм тоже явился к великому визирю, но его протест был сугубо формальным.
– Кого вы надеетесь обмануть? – спросил я у немецкого посла. – Вы же отлично знаете, что разговор с великим визирем по этому вопросу – это все равно что выстрел в воздух.
Между тем среди представителей дипломатического корпуса нашелся один человек, который со всем пылом бросился на защиту оказавшихся под угрозой иностранных граждан. Это был болгарский посол М. Колушев. Услышав об очередном турецко-германском предприятии, он тут же пришел ко мне и предложил помощь. Он не считал необходимым терять время на выражение протеста великому визирю, но предложил немедленно отправиться к держателю реальной власти – Энверу. Колушев именно в это время был очень важным лицом, поскольку Болгария пока еще сохраняла нейтралитет и обе воюющие стороны рассчитывали на ее поддержку.
А пока Бедри и его приспешники проводили аресты англичан и французов. Депортация была назначена на утро четверга. В среду всеобщее возбуждение перешло в истерию. Казалось, все иностранное население Константинополя собралось у американского посольства. Перед зданием стояли рыдающие женщины и изможденные мужчины, более трех сотен человек прорвались в здание, возлагая последние отчаянные надежды на посла и персонал посольства. Многие почему-то считали, что их судьбы находятся в моих руках. Кое-кто выкрикивал мне в лицо обвинения, утверждая, что я не сделал всего, что в моих силах, чтобы предотвратить преступление. Стоило мне выйти из кабинета, как меня тут же обступали перепуганные, растерянные матери и жены. Нервное напряжение нарастало. Я схватил телефонную трубку, набрал номер Энвера и потребовал встречи.
Он ответил, что будет рад принять меня в четверг. Но в это время пленники уже будут на пути в Галлиполи.
– Нет, – твердо ответил я, – мне необходимо говорить с вами сегодня же.
Энвер всячески отказывался, утверждая, что он очень занят и весь его день расписан по минутам.
– Полагаю, вы хотите меня видеть по вопросу об английских и французских гражданах, – сказал он. – Если так, это бесполезно. Мы уже все решили. Полиция получила приказ собрать их сегодня до полуночи и завтра утром отправить.
Я продолжал настаивать на личной встрече, а он с тем же усердием старался от нее увильнуть.
– Поймите же, – сказал он, – у меня нет ни одной свободной минуты. В четыре начинается заседание Совета министров, будут обсуждаться чрезвычайно важные вопросы, и я никак не могу отсутствовать.
Мысль о толпах плачущих женщин в коридорах посольства придала мне смелости, и я решился на беспрецедентный шаг.
– Вы не сможете отказать мне во встрече, – заявил я. – Я приду к вам в кабинет ровно в четыре часа, и, если вы откажетесь меня принять, я войду в зал заседаний Совета министров и буду обсуждать мой вопрос со всем кабинетом. Мне даже интересно проверить, откажется ли турецкий кабинет принять американского посла.
Мне показалось, что я услышал, как Энвер, сидя у телефона, ловит ртом воздух. Вряд ли многим министрам приходилось слышать такие возмутительные заявления.
– Если вы сможете прибыть в Высокую Порту в три тридцать, – сказал он после продолжительной паузы, – я постараюсь с вами встретиться.
По прибытии в Высокую Порту я узнал, что болгарский посол имеет длительную беседу с Энвером. Естественно, я приготовился ждать. Не приходилось сомневаться, что они обсуждают тот же вопрос, который интересует меня. Наконец болгарин вышел, его лицо было напряженным и встревоженным. Очевидно, встреча не принесла ожидаемого результата. Последовавшая беседа между Энвером и мной была, пожалуй, важнейшей из тех, которые мне до сих пор доводилось проводить. Мы обсуждали судьбу иностранцев почти час. Энвер был подчеркнуто вежлив, но непреклонен. Еще до того, как я начал говорить, Энвер сказал мне, что все бесполезно – вопрос решен и закрыт. Но я все же настоял на том, чтобы высказать ему все, что собирался. Я сказал, что обращение турок с противниками всегда производило великолепное впечатление на весь мир.
– Вы шли впереди всех воюющих государств, – продолжил я. – Вы не заключали их в концентрационные лагеря, позволяли спокойно жить и заниматься повседневными делами. Вы поступали так, несмотря на давление со стороны. Вас хотели вынудить поступать иначе. Но почему вы так стремитесь уничтожить это хорошее впечатление, совершив столь чудовищную ошибку?
Энвер снова забубнил о том, что флот союзников обстреливает мирные населенные пункты, убивает мирных женщин и детей.
– Мы предупреждали их через вас, чтобы они прекратили обстрелы, – сказал он, – но они не остановились.
Последнее было неправдой, но у меня не было возможности доказать Энверу, что он не прав. Он высоко оценил мои заслуги и выразил сожаление, что не может последовать моему совету. Я сказал, что, по мнению иностранцев, я отказался от защиты интересов англичан и французов.
– Нас бы это очень устроило, – быстро ответил он. – Единственная неприятность, которую вы нам доставляете, – это то, что постоянно являетесь и беспокоите нас делами англичан и французов.
Я спросил его, давал ли я ему когда-нибудь совет, последовав которому он попал в неприятное положение. Он снисходительно ответил, что еще не совершал ошибок, принимая мои предложения.
– Прекрасно, тогда последуйте моему совету и в этом случае, – сказал я. – Позже вы убедитесь, что это правильно. Предпринимая такой шаг, ваш кабинет делает чудовищную ошибку.
– Но я уже отдал приказы, – сказал Энвер, – и ничего не могу отменить. Если я пойду на это, мой авторитет в армии будет уничтожен. Отдавая приказ, я никогда его не менял. Моя собственная жена попросила, чтобы я освободил слуг от военной службы, и я отказал. Великий визирь ходатайствовал об освобождении своего секретаря, и я не пошел на это, потому что приказ есть приказ. Я никогда не меняю своих приказов и не сделаю этого и в данном случае. Если вы подскажете мне способ сделать так, чтобы и приказ был выполнен, и ваши протеже спасены, я готов выслушать.
Насколько я успел понять, одной из самых заметных черт характера турка является его склонность торговаться и искать компромиссы. Последняя фраза Энвера давала мне возможность сыграть на этом.
– Прекрасно, – сказал я, – полагаю, мне есть что вам сказать. Вы могли бы обеспечить выполнение своего приказа, не высылая из города всех иностранцев. Если вы отправите только некоторых, ваша цель все равно будет достигнута. Приказ будет выполнен, дисциплина останется на прежнем уровне, а эти некоторые явятся таким же сдерживающим средством для союзников, как если бы вы выслали всех.