Трагедия господина Морна

Набоков Владимир Владимирович

ГАНУС:

Мой друг, мой добрый друг, ты мне потом расскажешь. Я взволнован, я не слежу. Мне хочется забыть, забыть все это: дым бесед мятежных, ночные подворотни… Посоветуй, что делать мне: идти ль сейчас к Мидии, иль подождать? Ах, не сердись! не надо!.. Ты — продолжай…

ТРЕМЕНС:

Пойми же, Ганус, должен я объяснить! Есть вещи поважнее земной любви…

ГАНУС:

…так

этот незнакомец… — рассказывай…

ТРЕМЕНС:

…был очень странен. Тихо он подошел: «Король письмо прочел и за него благодарит», — сказал он, перчатку сняв, и, кажется, улыбка скользнула по туманному лицу. «Да… — продолжал посланец, театрально перчаткою похлопывая, — вы — крамольник умный, а король карает одних глупцов; отсюда вывод, вызов: гуляй, магнит, и собирай, магнит, рассеянные иглы душ мятежных, а соберешь — подчистим, и опять — гуляй, блистай, притягивай…» Ты, Ганус, не слушаешь…

ГАНУС:

Напротив, друг, напротив… Что было дальше?

ТРЕМЕНС:

Ничего. Он вышел, спокойно поклонившись… Долго я глядел на дверь. С тех пор бешусь я в страстном бездействии… С тех пор я жду; упорно жду промаха от напряженной власти, чтоб ринуться… Четыре года жду. Мне снятся сны громадные… Послушай, срок близится! Послушай, сталь живая, пристанешь ли опять ко мне?..

ГАНУС:

Не знаю… Не думаю… Я, видишь ли… Но, Тременс, ты не сказал мне про мою Мидию! Что делает она?..

ТРЕМЕНС:

Она? Блудит.

ГАНУС:

Как смеешь, Тременс! Я отвык, признаться, от твоего кощунственного слога, — и я не допущу…

В дверях незаметно появилась Элла.

ТРЕМЕНС:

…В другое время ты рассмеялся бы… Мой твердый, ясный, свободный мой помощник — нежен стал, как девушка стареющая…

ГАНУС:

Тременс, прости меня, что шутки я не понял, но ты не знаешь, ты не знаешь… Очень измучился я… Ветер в камышах шептал мне про измену. Я молился. Я подкупал ползучее сомненье воспоминаньем вынужденным, — самым крылатым, самым сокровенным, — цвет свой теряющим при перелете в слово, — и вдруг теперь…

ЭЛЛА:

(подходя)

Конечно, он шутил!

ТРЕМЕНС:

Подслушала?

ЭЛЛА:

Нет. Я давно уж знаю — ты любишь непонятные словечки, загадки, вот и все…

ТРЕМЕНС:

(к Ганусу)

Ты дочь мою узнал?

ГАНУС:

Как, неужели это — Элла? Та девочка, что с книгою всегда плашмя лежала вот на этой шкуре, пока мы тут миры испепеляли?..

ЭЛЛА:

И вы пылали громче всех, и так накурите, бывало, что не люди, а будто привиденья плещут в сизых волнах… Но как же это вы вернулись?

ГАНУС:

Двух часовых поленом оглушил и проплутал полгода… А теперь, добравшись, наконец, — беглец не смеет войти в свой дом…

ЭЛЛА:

Я там бываю часто.

ГАНУС:

Как хорошо…

ЭЛЛА:

Да, очень я дружна с женою вашей. Мы в гостиной темной о вашей горькой доле не однажды с ней говорили… Правда, иногда мне было трудно: ведь никто не знает, что мой отец…

ГАНУС:

Я понимаю…

ЭЛЛА:

Часто, вся в тихом блеске, плакала она, как, знаете, Мидия плачет, — молча и не мигая… Летом мы гуляли по городским окраинам — там, где вы гуляли с ней… На днях она гадала, на месяц глядя сквозь бокал вина… Я больше вам скажу: как раз сегодня я на вечер к ней еду, — будут танцы, поэты…

(Указывает на Тременса.)

Задремал, смотрите…

ГАНУС:

Вечер — но без меня…

ЭЛЛА:

Без вас?

ГАНУС:

Я — вне закона: поймают — крышка… Слушайте, записку я напишу — вы ей передадите, а я внизу ответа подожду…

ЭЛЛА:

(закружившись)

Придумала! Придумала! Вот славно! Я, видите ли, в школе театральной учусь: тут краски у меня, помады семи цветов… Лицо вам так размажу, что сам Господь в день Страшного Суда вас не узнает! Что, хотите?