Трагедия капитана Лигова
Шрифт:
— В Корее обвенчаемся, — неожиданно решил Клементьев. — Пойдем туда на промысел и там обвенчаемся.
— Но мне же нельзя заходить на корабль, — печально напомнила Тамара. — Опять этот норвежец…
— Пойдешь на шхуне с Константином Николаевичем. — Клементьев вопросительно посмотрел на Северова, ожидая, что тот скажет, но Тамара спросила:
— А когда пойдет в Корею господин Белов? — Прости меня, дорогая, — спохватился Клементьев и, взяв жену за руки, усадил на диван. — Разреши отдать рапорт.
— Вы что-то скрываете от меня? — с легкой укоризной произнесла молодая женщина.
— Нет, нет, Тамара Владиславовна, — успокоил Северов. — Этот план окончательно сложился только сегодня. Рапортуй, Георгий Георгиевич.
— Так вот, — начал Клементьев и, уже забыв о предстоящем визите Ясинского, увлеченно заговорила — Скоро и Гайдамак, и Золотой Рог покроются льдами. Стоять здесь — значит, бездельничать всю зиму. И мы…
Тамара внимательно слушала, не сводя глаз с мужа.
— И мы решили, — продолжал Клементьев, — зимние месяцы провести у берегов Кореи. Там бухты не замерзают. Будем охотиться на китов, а весной вернемся в Гайдамачик. Хорошо, правда?
— Хорошо, — без энтузиазма проговорила Тамара, и на ее лице отразилась грусть, а в голосе зазвучала горечь: — Я буду одна здесь с детьми. Мне страшно. — Она передернула, плечами, взглянула на украшенное морозными узорами окно, прижалась к мужу. Клементьев обнял ее за плечи.
— Не будь трусихой. Ты жена моряка!
Тамара невесело улыбнулась, на ресницах блеснули слезинки. Алексей Иванович сказал:
— А Тамара Владиславовна права. Я думаю, что мне лучше остаться. Буду санным путем навещать Гайдамачик. А здесь работы у меня много. Надо же когда-нибудь закончить книгу о нашем русском китобойстве, да и второй труд о природе китов…
— А как же с разделкой у меня будет? — развел, руками Клементьев.
— Мэйл и Ходов отличнейшим образом все знают и в деле практическом тебе принесут больше пользы, чем я.
Клементьев внимательно посмотрел на друга. Он понимал, что, отказываясь от участия в «корейской экспедиции», Северов приносит большую жертву, но создает возможность Клементьеву спокойно вести промысел у берегов Кореи. Теперь Георгий Георгиевич был спокоен за Тамару. Клементьев поднялся с дивана и подошел к Северову.
— Спасибо, Алексей! — Он впервые назвал Северова по имени. — Я никогда не забуду этого!
— Пустяки, — мягко улыбнулся Северов и уже настойчивее сказал: — А господина Ясинского надо принять и узнать, чем мы обязаны его посещению.
…Владислав Станиславович явился на следующий день. Утро было солнечное, ослепительно сверкал снег, нежный, рассыпчатый. Моряки позавтракали и уже собирались на корабль, как Настя доложила, что «господин Ясинский хочет видеть господина Клементьева». Запряженный в санки рысак стоял у ворот дома и шумно фыркал. Клубы пара оседали на нем сверкающим инеем.
Тамара испуганными глазами смотрела на мужа:
— Я уйду к детям!
— Да, тебе лучше уйти, — согласился Клементьев и обратился к Насте: — Проси господина Ясинского.
Он и Северов прошли в кабинет. Здесь все было так же, как при Лигове, только диван, на котором умер Олег Николаевич, был заменен двумя мягкими креслами, а над столом висел большой портрет капитана Удачи, написанный Северовым.
Войдя в кабинет, Алексей Иванович заметил, что Клементьев нервничает. Он попросил:
— Ты должен быть спокойным…
В дверь постучали. Клементьев, сказал глуховато:
— Прошу!
Вошел Владислав Станиславович. Он был тщательно одет, хорошо выбрит. Холеная русая борода кое-где искрилась мелкими капельками влаги — изморозь от дыхания. Но, несмотря на то, что Ясинский старался держаться прямо и внимательно следил за своими движениями, во всей его оплывшей фигуре угадывалось беспокойство. «Может быть, мне так кажется» — подумал Клементьев, разглядывая коммерсанта.
Ясинский поздоровался как можно приветливее. Он хотел держаться просто, по-дружески, но выходило развязно:
— Доброе утро, господа! Прекрасный морозец, а солнце-то какое после вчерашней пуржищи! Скажу вам, что подобного зимнего солнца вы нигде не сыщете!
Ответив, как и Северов, сдержанным наклоном головы на приветствие Ясинского, Клементьев вынужден был ответить:
— Да, утро сегодня великолепное. — И он невольно взглянул в окно, на зимний, залитый солнцем город, темно-синюю бухту и тут же сдержанно, деловито спросил, приглашая жестом Ясинского сесть в кресло, стоявшее у стола: — Чем могу служить?
Сухой тон смутил Владислава Станиславовича. Он повел глазами в сторону Северова:
— У меня сугубо конфиденциальный разговор!
— Алексей Иванович — наш лучший друг. — Клементьев сделал нажим на слове «наш», — и у нас от него нет секретов.
— Но все же я бы просил…
— Прошу прощения, но иначе… — Клементьев поднялся из-за стола, давая понять, что намерен прекратить разговор. Ясинский торопливо проговорил:
— Хорошо. Пусть будет так.
— Я вас слушаю. — Клементьев положил перед собой руки и сплел пальцы так сильно, что они побелели.
Это не укрылось от зорких глаз Ясинского: «Тоже волнуется. Может, это поможет мне». И заговорил:
— Я пришел и как отец, и как деловой человек…
Моряки насторожились. Ясинский был доволен вступлением. Так, кажется, ему советовал Джиллард. Да что Джиллард. Это он сам так решил. И в какую-то долю секунды Ясинский вспомнил все беседы с Джиллардом…
— Мне будет очень трудно, пожалуй, невозможно уговорить капитана Клементьева вступить в коммерческое содружество со мной или с кем-либо другим, — ответил Владислав Станиславович, выслушав требование Дайльтона, переданное советником.