Трагедия капитана Лигова
Шрифт:
…Роды были тяжелые, и Тамара все не могла как следует оправиться. Она лежала на кровати, пододвинутой к настежь открытому окну, и смотрела на голубую, чуть рябившуюся бухту Гайдамачик. Ослепительное июльское солнце заливало побережье, искрилось в воде, накаляло светло-коричневые скалы, золотистый песок мола, деревянные постройки.
В окно лился запах разомлевшей под солнцем зелени. Над землей дрожали струйки испарений…
Молодая женщина, опершись на высоко взбитые подушки, рассеянным взглядом смотрела на поселение.
Вон у сараев на песчаной косе рабочие перекатывают бочки с ворванью.
Кирпичные трубы салотопного завода не дымят, не чувствуется и приторного запаха ворвани: несколько дней из-за непогоды корабли не выходили на промысел, и только вчера на рассвете, когда прекратился ливень, они покинули бухту.
На бледном лице Тамары мелькнуло беспокойство: как там в море Георгий? Тревога за мужа никогда не покидала ее. Тамара ненавидела море и боялась его. Ей казалось, что оно обязательно принесет несчастье. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, Тамара взяла в руки тоненький томик стихов Фета, но читать не стала, внимание ее привлекла деревянная детская кроватка, закрытая кисеей. Ей показалось, что дочка зашевелилась, но Сонечка спала спокойно.
В спальне было тихо. Приятно пахло смолой, свежим деревом. Этот запах держался во всем доме, недавно срубленном для Клементьева и Северова. И хотя он не был до конца отделан, не хватало мебели, стены из толстых сосновых бревен не покрывали обшивка и обои, Тамара не захотела оставаться во Владивостоке и настояла на переезде сюда, в Гайдамачик. Ей хотелось быть все время рядом с мужем.
Тамара закрыла большие, обведенные синевой глаза, и на ее побледневших губах появилась улыбка. Она вспомнила, как Георгий впервые с изумлением взглянул на их дочку. В его взгляде было что-то для нее новое, и это новое обеспокоило женщину: «Он недоволен, что девочка, а не мальчик». Но когда Георгий подошел к ней, нежно и очень осторожно поцеловал и тихо прошептал: «Спасибо», она поняла, как он взволнован и счастлив.
Ее мысли прервались. В доме послышались звонкие голоса сыновей Северова и тихий, укоряющий — Насти. Мальчики чуть притихли. «Вернулись с прогулки», — обрадовалась Тамара. Дверь скрипнула, и на пороге появилась Настя с большим букетом полевых цветов. Тут были ярко-алые саранки, они горели, как раскаленные угли, сиреневые башмачки, пышные пионы…
Настя прижимала букет к груди. Ее лицо, открытые руки и шею покрывал ровный золотистый загар. Тамара невольно залюбовалась Настей и ревниво подумала: «Быть бы мне такой здоровой».
— Благодать-то какая, — прошептала Настя. Убедившись, что ребенок спит, продолжала: — Жарко, а цветы кругом…
— Поставь их в кувшин, — попросила Тамара и, выбрав одну саранку, воткнула ее в волосы и совсем по-девичьи кокетливо спросила: — Хорошо?
Настя чуть откинулась назад, присматриваясь.
— Личит! — утвердительно тряхнула головой девушка. — Как огонь! Ой, Сонечку разбудили…
В кроватке зашевелился, закряхтел, заплакал ребенок. Настя, бросив букет на стол, отчего цветы рассыпались веером, откинула кисею, перепеленала младенца и подала его Тамаре:
— Проголодалась, чай!
Тамара так увлеклась дочерью, что не сразу обратила внимание на гудок. Но Настя, прибиравшая кроватку, вскинула голову, и ее лицо вспыхнуло. Подойдя к окну, она следила за китобойцем, который входил в бухту, ведя под бортом тушу кита. «Геннадий Невельской» походил на муравья, который тащит огромную ношу. Бело-серая туша была длиннее китобойца, но он ходко шел к пристани салотопного завода, постепенно уменьшая скорость. Вот судно повернуло у косы и стало входить в Гайдамачик.
— Пришли, — проговорила Настя, — смотрите.
— А… — Тамара рассеянно взглянула на девушку, которая не сводила глаз с судна. Настя точно силилась рассмотреть на палубе человека, который был ближе, желаннее и дороже всех. Это уже не было секретом для многих, в том числе и для Тамары.
— Иди, встречай, — сказала она девушке.
— А чего я там не видела? — Настя повела крутым плечом и, чтобы скрыть свое волнение, всплеснула руками: — Ой, озорников-то еще не кормила!
Настя убежала. Тамара проводила ее улыбкой…
«Геннадий Невельской» остановился и якорь расколол голубое зеркало бухточки. На мостике стоял Клементьев. На капитане был китель, фуражка сдвинута назад. Георгий Георгиевич поднял бинокль. Он смотрел на дом с открытыми окнами: увидел лицо Тамары, приближенное биноклем. Клементьеву хотелось крикнуть: «Тамара! Вот я и пришел, дорогая. Как наша Сонечка?» Он с сожалением опустил бинокль.
Ходов командовал палубными матросами. Трос, которым туша была принайтована к кнехту, передали на подошедшую шлюпку. В ней сидели трое гребцов, и на корме — Ен Сен Ен.
— Держи, Сеня, крепче! — крикнул Ходов корейцу. — Хоросо, — засмеялся тот и дал сигнал гребцам налечь на весла. Шлюпка пошла к слипу, деревянному настилу, наклонно шедшему от ворот завода в воду. Подойдя к слипу, Ен Сен Ен передал трос подбежавшим трем рабочим, и те поволокли его к вороту, в который было запряжено четыре лошади.
Клементьев тем временем сошел на берег и направился к заводу. У широко раскрытых ворот, ведущих в полутемный печной цех, его встретил Северов. Алексей Иванович за минувшую зиму поседел еще больше, прибавилось на лице морщин. Однако глаза были по-прежнему молодые, горячие. — Здравствуй, скупой рыцарь! — протянул он руку капитану. — С удачной охотой! — Спасибо! Мэйл становится настоящим гарпунером. Вот этого гиганта уложил с трех выстрелов. — Георгий Георгиевич указал на тушу кита и улыбнулся: — А при чем здесь скупой рыцарь?
— Пора покупать дробилку для переламывания китовых костей и пресс для гуано. Душа болит, когда мы ободранную тушу в море выводим! Сколько добра, да и денег пропадает! — быстро заговорил Северов.
— Осенью и то и другое приобретем в Японии, — согласился Клементьев. — Ну, а что ты насчет Мэйла скажешь?
— Джо — находка, — кивнул Северов. — Но боюсь, как бы он не исчез так же таинственно, как Ингвалл.
— Пьяный свалился за борт. — Клементьев помрачнел. — Жаль человека. Счастье, что Джо не пьет.