Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Шрифт:
И Александр Соловьев, и Григорий Гольденберг, только что убивший губернатора Кропоткина, почти одновременно объявились в столице в феврале 1879. Оба были давними знакомцами Александра Михайлова, и теперь он, сначала беседуя с каждым в отдельности, а затем и сведя их вместе, явно разжигал дух соперничества и заставил уверовать обоих в том, что конкурент полностью готов идти на самопожертвование, а потому делом чести становится усилить собственные настояния.
Тихомиров — ближайший соратник Михайлова, старается в мемуарах перепихнуть на него всю ответственность за эту интригу: «Михайлов /…/ не только расходился уже внутренне с кружком, но, сверх того, имел правилом: все, что только возможно, делать чужими руками, возможно более сберегая свои, т. е. кружковые силы. Это была система натансоновцев да и, конечно, всех практических заговорщиков. /…/
Михайлов
К дожиманию Соловьева Михайлов привлек Зунделевича, Квятковского и Л.А. Кобылянского — помощника Гольденберга в харьковском покушении. Кобылянский тоже изображал из себя кандидата на цареубийство, но больше помалкивал. Ясно было, что его, как поляка, никто не должен выдвигать на заглавную роль, дабы не компрометировать и не затенять основной мотив политического покушения. То же напрямую обсуждалось и при при рассмотрении кандидатуры еврея Гольденберга.
761
Воспоминания Льва Тихомирова, с. 131, 133.
«Мы ждали решающего слова исполнителей. Соловьев прервал, наконец, молчание следующими словами: «Итак, по всем соображениям я лучший исполнитель. Это дело должно быть исполнено мною, и я никому его не уступлю. Александр II должен быть моим». Решимостью звучал его голос, а на лице играла печальная, но добрая улыбка. Гольденберг почти не возражал. Он предложил итти вместе, но Соловьев отклонил. «Я справлюсь и сам, зачем же погибать двоим». Мы тоже не сказали ни слова. Да и что можно было сказать? Могли ли мы иметь решающий голос вместе с исполнителями? О, конечно, нет. Право голоса в таких случаях покупается только ценой самопожертвования, мы же к нему не были готовы. В это время идея борьбы с монархией слагалась в моей голове, но выступить с ней я еще не мог» [762] — позднейший рассказ А.Д. Михайлова.
762
А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 128–129.
Когда Соловьев дозрел, то Михайлов поставил вопрос на рассмотрение совета членов «Земли и Воли» — их, напоминаем, было совсем немного, а сейчас в столице находилось около десятка; Попов, например, приехал только в вечер этого заседания. Мнения разделились и последовали бурные споры, якобы со взаимными угрозами, вошедшими в канонизированную революционную историю.
Типичная деталь: «Помню, одна из дам подходила поочередно то к правой, то к левой совета с просьбой успокоиться и помнить, что может услышать прислуга, у которой к тому же сейчас в гостях дворник; все это мало успокаивало взволнованный совет». [763] Барский характер всей этой затеи выпирал даже на бытовом уровне!
763
М.Р. Попов. Указ. сочин., с. 101.
Против покушения были сторонники усиления агитационной пропаганды: Плеханов, Попов, Аптекман и В.Н. Игнатов — богатейший помещик, будущий спонсор «Черного Передела» и группы «Освобождения труда». Они прекрасно понимали, что неудача покушения приведет к таким репрессиям, что обо всякой пропаганде можно будет забыть; успех же террористического акта сулил вообще не ясные перспективы.
Попов, наиболее решительно выступавший, так мотивировал свое мнение: «Мне казалось, что убийство Александра II будет политической ошибкой партии, ибо Александр II в глазах народа — освободитель миллионов русских крестьян от крепостного рабства. /…/ Кроме того, /…/ ходил слух, что решившийся взять на себя убийство Александра II был не кто другой, как Гольденберг, еврей по национальности, и это еще более подкрепляло меня /…/ в том, что это будет роковой ошибкой «Земли и Воли». Совет по этому поводу был самым бурным. /…/. Особенно потеряли меру два друга, я и Квятковский, очутившиеся в этот раз в противоположных лагерях». [764]
764
Там же, с. 101–102.
Сомнения Попова в отношении национальности террориста были развеяны: «После заседания, не помню, в тот же или на другой день, А.Д. Михайлов, Квятковский, Зунделевич и я отправились в оперу. /…/ в ложе театра /…/ вновь обсудили этот вопрос. Здесь я узнал, что этот некто, решившийся на столь важный факт, не еврей и что, так или иначе, «Земля и Воля» не должна остаться в стороне в этом деле.
/…/ я отлично помню, что возвратившись домой, вели разговор о наблюдениях у дворца в связи с намерением Соловьева, причем Зунделевич, ссылаясь на то, что ему завтра нельзя будет взять на себя эту обязанность,
765
Там же, с. 145–146, 202.
Итоговое решение оказалось таким: «организация, в конце концов, согласилась на то, чтобы Соловьеву была оказана помощь «террористами», однако на это решение повлияли уверения «террористов», что Соловьев все равно совершит покушение, независимо от того, окажут ли ему помощь или нет. А между тем, по предположению Зунделевича, Соловьев отказался бы от своего намерения, если бы его об этом настойчиво просили». [766]
Перед покушением готовилась рассылка прокламаций, и Попов (как и Фроленко в свое время) добросовестно надписывал конверты. Однако за два дня до покушения Попов выехал в провинцию, имея полномочия собрать всех членов организации на съезд, чтобы выяснить созревшие разногласия. Предполагалось, что пропагандисты, действующие на периферии, присоединят свои голоса к противникам террора.
766
Примечание В.Фигнер. // Воспоминания Льва Тихомирова, с. 465–466.
«Замечательно, что все эти покушения и убийства, до покушения Соловьева включительно, совершены от имени народнического общества «Земля и Воля», которое не ставило своей целью политического переворота и заявляло торжественно, что революция допустима лишь в том случае, если ее сознательно захочет совершить сам народ. /…/
В сущности народникам предстояло или перейти на путь медленной, относительно мирной, культурной пропаганды и деятельности, или перестать быть народниками» [767] — отмечал А.А. Корнилов.
767
А.А.Корнилов. Общественное движение при Александре II, с. 177.
Известно, как разрешилась эта альтернатива.
Д.Н. Набоков, сменивший К.И. Палена на посту министра юстиции 30 мая 1878 года (через два месяца после оправдания Веры Засулич), самолично выступил обвинителем на процессе над Соловевым 25 мая 1879 года. Он обратил внимание на следующее:
«Из показаний Николая Богдановича, Николая Соловьева [768] и других видно, что в настроении духа Александра Соловьева произошла особенно резкая перемена /…/, когда он принес последний револьвер. С этих пор Соловьев ходил как в воду опущенный, мрачный, расстроенный, по ночам кричит во сне, произносит отрывочные слова и фразы. К этому времени, по словам самого Соловьева, относится окончательное установление в нем решимости совершить покушение. Эта картина психического угнетения указывает на то, что помимо его собственных побуждений на его волю производили давление и другие, вне его лежащие причины. Если бы Соловьев совершенно самостоятельно пришел к мысли о преступлении, то окончательная решимость установилась бы в нем не ранее того, как он поборол все сомнения и воля его окрепла бы в этом направлении; между тем мы видим, что момент преступления застал Соловьева психически не вполне подготовленным» [769] — действительно, Соловьева дожимали до последней минуты.
768
Брат Александра Соловьева.
769
Рожанов. Указ. сочин., с. 135.
«/…/ видя, что он твердо решился на это, мы только доставили ему хороший револьвер» [770] — утверждает Морозов.
Но было не только это: «После решения Соловьева мы приняли меры для безопасности партии и организации. Под предлогом предполагающихся повальных обысков мы старались выпроводить нелегальных людей из Петербурга и подготовить остающихся. Таким образом тайна была сохранена до 2 апреля. Яд Соловьеву я достать не успел; он сам его добыл, но откуда, не знаю» [771] — показывал Александр Михайлов на следствии почти через два года.
770
Деятели СССР и революционного движения России, с. 170.
771
А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 129.