Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.
Шрифт:
Плеханов вспоминал: Александр Михайлов, «вращаясь среди петербургской революционной молодежи, /…/ сближался с личностями, способными, по его мнению, взяться за революционную пропаганду между рабочими, вводил их в занимавшуюся этим делом группу и способствовал, таким образом, расширению последней. /…/ «рабочею группою» называлась группа, специальною целью которой была деятельность среди городских рабочих; в нее входили как рабочие, так и «интеллигенция». В особенности сблизился он с «рабочей группой» во время большой стачки в январе или феврале 1879 года. Рабочие фабрики Шау и так называемой Новой Бумагопрядильни на Обводном канале забастовали почти одновременно, сговорившись, через посредство делегатов «стоять дружно» и начинать работу не иначе, как с общего согласия стачечников обеих фабрик. Более 1500 человек осталось, временно, безо всякого заработка, а следовательно и без всяких средств к существованию, если не считать кредита в мелочных лавочках. Кроме того предвиделось вмешательство полиции и административные расправы с «бунтовщиками». Нужно было организовать немедленную материальную помощь всем стачечникам и обеспечить семейства арестованных или высланных в особенности. Работа закипела. Сборы производились повсюду /…/: между рабочими, студентами, литераторами и т. д.
746
А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 70.
О самом Плеханове Тихомиров писал так: «Плеханов в это время начинал становиться все более чистым марксистом, и, стало быть, переставал быть «народником». Агитация же среди рабочих приводила его к чисто «политическому» способу действия. Так, например, была тогда огромная стачка на Новой бумагопрядильной и соседних фабриках, у Шау и других. Стачка возникла самостоятельно, но наши (революционеры-рабочие) воспользовались ею для раздувания дела и пропаганды. По этому поводу наша типография печатала много прокламаций, составленных Плехановым. Конечно, приходилось говорить далеко не по-народнически. Затем для агитации пущена была идея идти с жалобой на фабрикантов и полицию к наследнику. Демонстрация вышла очень внушительная, хотя и была разогнана жандармами. Итак, Плеханову пришлось стать на почву столь «политическую», что подбивать народ даже обращаться к наследнику — как бы в оппозицию против государя» [747] — очень многозначительный эпизод, свидетельствующий о том, что руководство заговорщиков уже в начале 1879 года вполне осознавало различие между царем и его наследником и понимало возможность использования этого фактора в своих целях.
747
Воспоминания Льва Тихомирова, с. 127.
Деятельность Плеханова и его товарищей вполне по духу соответствовала началу социал-демократического движения, всюду, во всех странах, игравшего двоякую роль: борьбы за улучшение экономического положения рабочего класса, и создания самостоятельной политической силы, способной приносить влияние и успех собственному руководству. Рабочая оппозиция капитализму оказалась весьма конструктивным фактором формирования современного западного социального устройства.
Опыт уже ХХ века продемонстрировал, что наиболее последовательного успеха социал-демократы добивались при условии, что не доводили собственную подрывную деятельность до разрушения капитализма; в противном случае и социал-демократию ожидала неминуемая последующая гибель, и экономическое положение рабочего класса, лишенного политической организации и социальной защиты, становилось затем все более плачевным.
Конкретно же в России 1879 года успех социал-демократических начинаний был попросту невозможен потому, что те же люди, что стояли у истоков этого движения, были одновременно и теми, кто одновременно форсировал и террористическую борьбу против власти. Последняя, конечно, терпеть такое не могла ни под каким видом, скопом обрушиваясь на всякое проявление оппозиционности.
А. Корба, в частности, сообщает: «В декабре 1878 г. запрещается носить оружие». [748]
748
А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 12.
«По выходе третьего номера [ «Земли и Воли»] был арестован Клеменц, произошло организованное нашей группой покушение Мирского на жизнь нового шефа жандармов Дрентельна, и приехал из Саратова оставшийся там после моего отъезда оттуда Соловьев, заявив, что тайная деятельность среди крестьян стала совершенно невозможной, благодаря пробудившейся бдительности политического сыска, и он решил пожертвовать своей жизнью за жизнь верховного виновника всех совершающихся политических гонений — императора Александра Второго» [749] — вспоминал Н.А. Морозов.
749
Деятели СССР и революционного движения России, с. 169–170.
Здесь снова сработала естественная логика: око за око, зуб за зуб. Попов писал: «я буду ближе к истине, если охарактеризую А.Д. [Михайлова], как человека, которым скорее овладевала идея, чем он ею /…/. Он тут же прямо сказал: «Мы должны отныне вступить с правительством в борьбу, разбираясь в средствах только по указанию самой борьбы. Мы должны прежде всего бороться всеми средствами за наше существование, за осуществление революционной партии в России. И вот что нам сейчас предстоит, господа: во-первых, убрать Рейнштейна, агента III отделения, который, по сведениям от чина полиции (Клеточникова [750] ), готовит нам провал, не уступающий недавно нами пережитому, так как в Москве Рейнштейн опутал московскую революционную молодежь целой сетью паутины; во-вторых, нам нужно отомстить Дрентельну за варварское избиение наших товарищей в Петропавловке». При этом он показал нам письмо из Петропавловской крепости, где говорилось об избиении и о том, что на заявление заключенных Дрентельну о незаконном обращении с ними, тот сказал: «вы же не признаете законов, а требуете исполнения их от нас».» [751]
750
Напомним, что Клеточников только-что, в январе 1879, поступил на службу в III Отделение, и, будучи поначалу рядовым писцом, едва ли мог способствовать разоблачению Н.В. Рейнштейна.
751
М.Р. Попов. Указ. сочин., с. 139–141.
Эпизод в Петропавловской крепости подтверждается сидевшим там в это время Адрианом Михайловым: [752] уже функционировала связь с заключенными, налаженная Н.Н. Богородским.
Что же касается Рейнштейна, то Александр Михайлов, по-видимому, повторял знаменитый маневр Нечаева, решившего повязать кровью своих сообщников. Лишившись на время или навсегда уже обкатанных убийц (в лице Кравчинского, Адриана Михайлова, Баранникова и прочих, включая и Фроленко, не рвавшегося в это время на первые роли), Александр Михайлов решил обзавестись другими, подсунув им для начала вполне доступную жертву.
752
Деятели СССР и революционного движения России, с. 153.
Попов и Шмеман, поддавшись на эту уловку и убив Рейнштейна, не обратились однако затем в профессиональных убийц. Зато Михайлов почти тут же обзавелся ничем не худшими кадрами.
Фроленко, оставаясь на задних ролях, играет теперь едва ли не самую существенную роль в деятельности «Земли и Воли».
Тактика, которую он принялся осуществлять уже с августа 1878 года, достаточно сложна: он самолично решал, кого выдавать, а кого — нет. Выдать же он мог всех и сразу, а после эпизодических приездов в Петербург располагал свежайшими и достовернейшими сведениями обо всех деятелях «Земли и Воли» (был, например, в курсе подготовки Попова к убийству Рейнштейна [753] — очень интересная подробность!). Именно Михаила Фроленко, а не Клеточникова нужно считать ангелом-хранителем заговорщиков: если Клеточников изредка выявлял предателей и провокаторов и спасал тем самым товарищей от арестов и провалов, то Фроленко делал это по существу постоянно, в любой и каждый момент спасая товарищей от собственного предательства и собственной провокации. Несомненно, по сути своих жизненных устремлений он оставался настоящим революционером — и это доказывается тем, что революционные заговоры продолжались, а не были пресечены, что вполне соответствовало его возможностям.
753
М.Фроленко. Биография М.Р. Попова. // М.Р. Попов. Указ. сочин., с. 8.
Приведем теперь характерные подробности покушения Мирского на Дрентельна: «Нападение Мирского кончилось неудачей вследствие неловкости стрелявшего. Н.А. Морозов /…/ и А.Д. [Михайлов] следили за Дрентельном, когда он выезжал из дома у Цепного моста». [754]
«13 марта 1879 года Леон Мирский стрелял — совершенно неудачно — в шефа жандармов ген[ерал]– ад[ъютанта] А.Р. Дрентельна. Обстановка покушения была необычайна. Генерал ехал в карете по Лебяжьему каналу. Карету нагнал скакавший во весь опор на прекрасной английской кобыле молодой человек в костюме спортсмена с изящными аристократическими манерами. Он выстрелил через стекло кареты; пуля разбила только стекло. Генерал остался цел и невредим и погнал своих лошадей в погоню за удалявшимся всадником. Всадник очень ловко и хладнокровно скрылся от погони и был арестован только через три месяца. Дело Мирского было продолжением дела Кравчинского, убившего предшественника Дрентельна — шефа жандармов Мезенцева, и произвело немалое впечатление, между прочим, и романтическими своими особенностями. /…/
754
А.П. Прибылева-Корба и В.Н. Фигнер. Указ. сочин., с. 15.
Леону Филипповичу Мирскому, сыну польского шляхтича, было всего двадцать лет, когда он совершил покушение, и прошло только два месяца со дня его освобождения из Петропавловской крепости. Он был влюблен. Н.А. Морозов описал невесту Мирского — молоденькую и хорошенькую девятнадцатилетнюю девушку с тонкой талией, изнеженную, по имени Лилиан де-Шатобрен. Н.А. Морозов и А.Д. Михайлов навестили эту самую Лилиан де-Шатобрен и по обстановке комнат убедились в ее аристократических связях, а по разговору с нею — в ее аристократических изысках. На самом деле аристократическая квартира была всего-навсего квартирой секретаря поземельного банка Григория Левенсона, а барышня, лениво протянувшая ручку отважным и восторженным революционерам, — невеста Мирского, — Елена Андреевна Кестельман. Вот эта-то «Лилиан де-Шатобрен» была важным звеном в цепи мотивов, толкнувших Мирского на покушение. Он боготворил ее, а у нее был чисто романтический восторг перед Кравчинским. /…/ Мирский был хороший наездник и перед покушением он брал практические уроки езды в татерсале. Ему дали лучшую скаковую лошадь. Он совершал на ней прогулки по городу. «Один раз, — вспоминает Н.А. Морозов, — проходя по Морской улице в те часы, когда там толпилось фешенебельное общество, я видел его проезжающим под видом молодого денди, на стройной, нервной английской кобыле. Он был очень эффектен в таком виде, а все светские и полусветские дамы, медленно проезжавшие в эти часы в своих открытых колясках, заглядывались на него в свои лорнеты». /…/ когда после неудачного покушения Мирский скрылся в квартире А.Д. Михайлова, его первым желанием было повидаться с Лилиан, и это желание было священным для отважных и восторженных революционеров А.Д. Михайлова и Н.А. Морозова. Пренебрегая опасностью, рискуя целостью организации, благороднейший «дворник» побежал к Лилиан, но эффект получился неожиданный: Елена Андреевна Кестельман не вынесла эффекта романтического подвига и забилась в истерике, и о свидании нечего было и думать» [755] — восторженность и благородство Михайлова и Морозова оставляем на совести П.Е. Щеголева.
755
П. Щеголев. С.Г. Нечаев в Алексеевском равелине. // «Красный архив», т. 5, 1924, с. 176–178.