Трагические самоубийства
Шрифт:
Рой Медведев, известный историк и член ЦК КПСС, свидетельствовал, что Михаил Сергеевич Горбачёв предупредил Кручину о своей отставке и попросил подготовить трудовые книжки всех партработников и выдать им зарплату. Но последняя просьба Горбачёва так и осталась невыполненной.
«…В воскресенье, 25 августа, Кручина возвратился домой в 21.30, – показывал на следствии Евланов, офицер охраны КГБ. – Обычно он человек приветливый, всегда здоровается. В этот раз был какой-то чудной. Я находился у входа в дом, на улице, когда подъехала его машина. Он вышел из машины, не поздоровался, ни на что не реагировал, поднялся к себе. Чувствовалось, что он чем-то расстроен. С утра вышел один человек, а возвратился совсем другой…»
Николай Ефимович в этот день уже никуда больше не отлучался, и никто с ним
«…После 22 часов он велел мне идти спать, – рассказывала позже вдова Кручины, – а сам собирался еще поработать. Около 22.30 прилег на диван в своем кабинете и уснул. Я пошла к себе. Однако заснуть мне не удалось, так как на душе было неспокойно. Я не спала практически всю ночь. В 4.30 я посмотрела на часы и мгновенно уснула. Проснулась я от сильного стука в дверь. Когда я вышла из спальни, меня встретил сын Сергей и работники милиции».
Развитие событий в тот роковой день, а вернее, раннее утро, можно узнать из показаний того же офицера охраны Евланова: «…В 5.25, находясь внутри здания, я услышал сильный хлопок снаружи. Впечатление было такое, как будто бросили взрывпакет. Выйдя на улицу, я увидел лежащего на земле лицом вниз мужчину… Немного поодаль валялся сложенный лист бумаги…» Это была одна из двух оставленных Кручиной посмертных записок. В ней говорилось: «Я не заговорщик, но я трус. Сообщите, пожалуйста, об этом советскому народу. Н. Кручина». Вторая же записка была следующего содержания: «Я не преступник и заговорщик, мне это подло и мерзко со стороны зачинщиков и предателей. Но я трус». Последнее предложение Николай Ефимович, вероятно для большей убедительности, подчеркнул. Далее: «Прости меня, Зойчик, детки, внученьки. Позаботьтесь, пожалуйста, о семье, особенно вдове. Никто здесь не виноват. Виноват я, что подписал бумагу по поводу охраны этих секретарей. Больше моей вины перед Вами, Михаил Сергеевич, нет. Служил я честно и преданно. 5.15 мин. 26 августа. Кручина». Под секретарями Кручина подразумевал членов ГКЧП.
После проведенного осмотра тела и места происшествия следственная экспертиза пришла к заключению, что Н. Кручина никаким насильственным физическим воздействиям до смерти не подвергался. При обыске квартиры было установлено также, что никаких бумаг он не уничтожал, не сжигал и т. д. Все документы, относившиеся к секретным аферам партии, в том числе и финансовым, находились в квартире в целости и сохранности. Следует добавить, что в дальнейшем именно эти документы послужили поводом для расследования нового дела – о деньгах партии.
Но ответа на главный вопрос, чего же или кого так боялся Н. Кручина, следственным органам так и не удалось установить. Какие соображения и какие причины заставили по- следнего управляющего ЦК КПСС выброситься из окна своей квартиры ранним утром 26 августа? Возможно, это выяснится после того, как будет закончено расследование по делу о деньгах партии.
Сергей Фёдорович Ахромеев проделал долгий путь, прежде чем достичь вершины воинской карьеры. Он участвовал в Великой Отечественной войне начиная с 1941 года и по 1945. Причем воевал Сергей Фёдорович на самых опасных фронтах – Сталинградском, Ленинградском, 4-м Украинском и Южном. Маршальское звание он получил уже после войны. Когда Сергей Фёдорович вышел в отставку, то не остался в тени, как многие другие военачальники. По просьбе М. С. Горбачёва Ахромеев занял пост советника президента. Вероятно, жизненный путь Сергея Фёдоровича, так удачно складывавшийся до сих пор, закончился бы с тем же почетом, но…
19 февраля 1991 года маршал Ахромеев, находясь в отпуске вместе с женой и дочкой в Сочи, узнал о создании ГКЧП. В этот тревожный для всей страны момент Сергей Фёдорович принял роковое решение, которое практически перечеркнуло все его былые заслуги и привело к трагической гибели.
Спешно сменив гражданский костюм на маршальский мундир, Ахромеев отправился в Кремль, на место своей службы. Здесь его встретили сотрудницы Т. Шереметьева, Т. Рыжова и А. Гречанная, которые позже рассказывали, что маршал приехал в отличном настроении, был весел, бодр, полон сил и жаждал деятельности. Уже 20 августа Ахромеев диктовал Рыжовой план мероприятий, которые необходимо было провести в связи с введением чрезвычайного положения. Позже он уехал в министерство обороны, а когда вернулся, то на вопрос Рыжовой: «Как дела?», ответил, что плохо. Он собирался остаться в Кремле на ночь, поэтому попросил сотрудницу принести в свой кабинет раскладушку с бельем. На другой день настроение маршала еще более ухудшилось, а 22 августа он отправил на имя Горбачёва личное письмо, о содержании которого пока никто не знал.
Только 18 октября 1991 года следствие получило от секретариата Президента СССР ксерокопию этого письма. Написано оно было от руки, и почерк, как было позже установлено, действительно принадлежал Сергею Фёдоровичу. Маршал Ахромеев с солдатской прямотой излагал президенту свои переживания и действия в те жаркие августовские дни: Президенту СССР товарищу М. С. Горбачёву докладываю о степени моего участия в преступных действиях так называемого „Государственного Комитета по чрезвычайному положению“ (Янаев Г. И., Язов Д. Т. и другие).
6 августа с. г. по Вашему разрешению я убыл в очередной отпуск в военный санаторий г. Сочи, где находился до 19 августа. До отъезда в санаторий и в санатории до утра 19 августа мне ничего не было известно о подготовке заговора. Никто, даже намеком, мне не говорил о его организации и организаторах, то есть в его подготовке и осуществлении я никак не участвовал. Утром 19 августа, услышав по телевидению документы указанного „Комитета“, я самостоятельно принял решение лететь в Москву, куда и прибыл примерно в 4 часа дня на рейсовом самолете. В 6 часов прибыл в Кремль на свое рабочее место. В 8 часов вечера я встретился с Янаевым Г. И. Сказал ему, что согласен с программой, изложенной „Комитетом“ в его обращении к народу, и предложил ему начать работу с ним в качестве советника и. о. Президента СССР. Янаев Г. И. согласился с этим, но, сославшись на занятость, определил время следующей встречи примерно в 12 часов 20 августа. Он сказал, что у „Комитета“ не организована информация об обстановке и хорошо, если бы я занялся этим. Утром 20 августа я встретился с Баклановым О. Д., который получил такое же поручение. Решили работать по этому вопросу совместно.
В середине дня Бакланов О. Д. и я собрали рабочую группу из представителей ведомств и организовали сбор и анализ обстановки. Практически эта рабочая группа подготовила два доклада: к 9 вечера 20 августа и к утру 21 августа, которые были рассмотрены на заседании „Комитета“.
Кроме того, 21 августа я работал над подготовкой доклада Янаеву Г. И. на Президиуме Верховного Совета СССР. Вечером 20 августа и утром 21 августа я участвовал в заседаниях „Комитета“, точнее, той его части, которая велась в присутствии приглашенных. Такова работа, в которой я участвовал 20 и 21 августа с. г. Кроме того, 20 августа, примерно в 3 часа дня, я встречался в министерстве обороны с Язовым Д. Т. по его просьбе. Он сказал, что обстановка осложняется, и выразил сомнение в успехе задуманного. После беседы он попросил пройти с ним вместе к заместителю министра обороны генералу Ачалову В. А., где шла работа над планом захвата здания Верховного Совета РСФСР. Он заслушал Ачалова В. А. в течение трех минут только о составе войск и сроках действий. Я никому никаких вопросов не задавал.
Почему я приехал в Москву по своей инициативе – ни- кто меня из Сочи не вызывал – и начал работать в „Комитете“? Ведь я был уверен, что эта авантюра потерпит поражение, а приехав в Москву, еще раз убедился в этом. Дело в том, что начиная с 1990 года я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом. Посчитал, что мое участие в обеспечении работы „Комитета“ и последующее связанное с этим разбирательство даст мне возможность прямо сказать об этом. Звучит, наверное, неубедительно и наивно, но это так. Никаких корыстных мотивов в этом моем решении не было. Мне понятно, что, как Маршал Советского Союза, я нарушил военную присягу и совершил воинское преступление. Не меньшее преступление мной совершено и как советником Президента СССР».