Трактат о лущении фасоли
Шрифт:
Сестра меня нисколько не стыдилась, раздевалась при мне и купалась. Сестра, все так ее называли, и я тоже. Впрочем, это было первое слово, которое я произнес. Сестра. Я ведь долго не говорил. Вообще не говорил. Словно не умел. Словно не знал слов. Был немым. Впрочем, она меня и научила этому первому слову. Сказала: называй меня сестра. Все меня так называют. Ну, скажи: сестра. Скажи: сестра. Се-стра.
Когда она купалась, всегда просила меня посторожить.
— Ты можешь на меня смотреть, — говорила. — Следи, чтобы другие не подсматривали.
Если была рядом речушка, ручей, родник, она непременно шла купаться. Впрочем, мы и останавливались
Однажды мы обнаружили в лесу озерцо, довольно большое. И остановились там надолго. Партизаны говорили, что сюда нога человеческая не ступала, так что никто нас тут не найдет. Действительно, даже по деревьям было видно, что они падают сами, от старости. А грибов, ежевики, земляники, черники — только успевай собирать. Птиц уйма, честное слово. Какие хочешь. С самого рассвета лес оглашался пением. По озеру плавали камышницы, утки, лебеди. Идеальное место для отдыха после бесконечных пеших переходов, чтобы наконец выспаться, зализать раны и даже забыть на время о войне. По правде говоря, я не знал, идет ли она еще или, может, уже закончилась. Никто ничего не говорил. Мы всё кружили по лесам, деревни обходили стороной. Однажды, помню, пересекали железнодорожные пути, в другой раз — мост, а еще было — зашли ночью на мельницу. Я только видел, что они выносят набитые чем-то мешки и укладывают на подводу. Велели мне сесть на эти мешки. Партизаны шли, а я ехал. Наконец я уснул, и, когда мы оказались в лесу, кто-то меня снял с этих мешков. В другой раз мы побывали в усадьбе, правда, только в парке. Нам вынесли поесть, мы перекусили и двинулись дальше.
Сестра всегда вела меня за руку. И то и дело спрашивала, не устал ли я. Иногда кто-нибудь сажал меня на плечи и нес какое-то время. Зимой они рыли землянки, и в этих землянках мы жили, так что война вполне могла уже закончиться. Дома все говорили, что она закончится к Рождеству или к Пасхе. Здесь никто ничего не говорил. Во всяком случае, при мне. Когда они что-нибудь обсуждали и я подходил, они умолкали. Однажды меня не заметили — был вечер, несколько человек сидели у костра, и мне удалось услышать, что до победного конца. Может, я бы и больше услышал, но наступил на сухую ветку, и они замолчали.
По правде говоря, мне стало все равно, закончилась ли война. С ними было хорошо. Сестра — словно настоящая сестра, я привязался к ней и не представлял себе, что мы можем расстаться. Я мог о чем-то догадываться, но не хотел. Например, несколько партизан, иногда даже человек десять, вдруг хватали оружие и куда-то уходили. Возвращались под утро или на следующую ночь, когда я еще спал. Где они были, я не знал. Как я мог спросить, если не говорил? После таких вылазок еды всегда прибавлялось. Хлеб и сало, иногда
Однажды после такой вылазки я получил коробку леденцов, в другой раз — мячик, а еще шашки, и один партизан научил меня играть. Потом я всегда с ним играл. Как-то они принесли книгу. Сказки Андерсена. Знаете такую? Они сказали, что если я начну читать, то, может, и говорить смогу. Но ведь не ради этих леденцов, мячика, шашек или сказок партизаны брали с собой оружие. Я пытался читать про себя, потому что губы не слушались. Едва осилил страницу, и это стоило мне такого труда, что уж лучше фасоль лущить. Хотя, как я вам уже говорил, лущить фасоль я терпеть не могу.
Я просто не умел читать, хотя в школе читал лучше всех. Почти свободно. И любил. Дома по вечерам я иногда читал вслух всей семье. Ягода, Леонка были старше меня, одна на два класса, другая на три, а хуже меня читали. Сестра однажды заметила, что мне трудно читать.
— Давай я тебе почитаю вслух, — сказала она.
И с тех пор — не каждый день, потому что не каждый день у нее оставалось время днем, вечером было темно, — она мне читала. Хотя бы одну-две страницы. Даже если иной раз у нее глаза от усталости слипались. Иногда к нам подсаживался кто-нибудь, порой даже несколько человек. Старые мужики, а слушали сказки, представляете? Партизаны...
Она всегда закладывала сухим листочком то место, где мы остановились. Потом этот листок уже не выбрасывала, говорила, что жаль выбрасывать такой красивый листок. И то место, где мы останавливались в следующий раз, закладывала новым. Листья собирал я, искал самые красивые. Иногда долго бродил по лесу. А потом мы вместе из этих самых красивых выбирали самый лучший.
— Вот этим заложим, хочешь?
Я всегда хотел именно этим.
— Где ты находишь такие красивые листья? — удивлялась она всякий раз.
Я вам скажу, что ради этого ее удивления был готов по деревьям лазить, а не только искать среди опавших листьев. Дубы, буки, клены, вязы, яворы, всякие деревья там росли. В книге было много этих листьев. Нам осталось прочитать всего несколько сказок, но сестра не успела. Я вам потом принесу книгу и покажу, какие остались. Она у меня в комнате. Не бойтесь, вслух читать не стану. Какие остались непрочитанными — пусть такими и останутся. Нет, та книга, которую мы закладывали листьями, пропала. Эту я сам купил.
Однажды зашел в магазин за нотами, а у них книги тоже продавались. Купил ноты и машинально оглядел полки. Вдруг вижу: Андерсен, сказки. Сердце у меня заколотилось. Я купил, принес домой, положил на тумбочку у кровати. Я жил один, жена как раз ушла. И всегда читал перед сном. Устал, не устал, непременно должен был прочитать одну-две страницы. Уже после первой ощущал, как на меня нисходит покой и все становится на свои места, а после нескольких глаза давали понять, что вот-вот закроются. Без всякого снотворного. Но те сказки, которые сестра не успела мне прочитать, я так и не смог осилить.