Трактат о лущении фасоли
Шрифт:
Однажды я услышал, как звенит колокольчик на санях, и прильнул к щели. Звук делался все громче, видимо, сани приближались. А потом вдруг стал удаляться, пока совсем не затих. Я так и не увидел ни саней, ни того, кто в них ехал. А еще однажды появились ряженые. Они шли гуськом, один за другим, ноги вязли в снегу. Впереди вифлеемская звезда, за ней царь Ирод, воин, еврей, стражник, а последним — черт. Я удивился, что нет смерти. Подумал: кто же будет обезглавливать Ирода? Но, может, она и была, просто белая, и снег тоже белый, не отличишь. Как иногда не отличишь сон от яви.
Пан Роберт, когда мы познакомились, на каждое Рождество присылал мне такую открытку, и я ему тоже. Мы как раз похожие выбирали, с рождественскими елками, ряжеными, волхвами и так далее.
Однажды на Рождество я выбирал для него открытку и вдруг увидел такую, какую видел тогда, в ту щель. Точь-в-точь такую. Звезда опускается за лес, а мир укрыт снегом. Я купил, и марку тоже, и, повинуясь какому-то импульсу, сразу надписал и отправил. Не пану Роберту. Сюда. Пустую, без пожеланий. Что я мог пожелать? С тех пор я каждое Рождество посылал сюда открытки. Пустые. Однажды только подумал, не подписаться ли: ваш. Но чей? Обратно они не возвращались. Как они могли вернуться, если я не указывал свой адрес? Вы считаете, бессмысленно? Я тоже так думал. Но наступало следующее Рождество, и я снова отправлял. Может, вы со мной не согласитесь, но мне кажется, что только на открытках мир таков, каким нам хочется, чтобы он был. Потому мы их друг другу и посылаем.
Нет, я не думал о том, что будет, когда снег растает. Ел, спал, смотрел в щель и, в сущности, сам не знал, жив ли я. Может, просто ждал, пока растаю вместе со снегом? Почему бы и нет? Когда человек не уверен, что жив, ему хочется растаять вместе со снегом.
И вдруг, неожиданно, появились партизаны. Утро было ослепительно солнечное, лес сделался прозрачным, деревья словно расступились, так что я издалека увидел, как они приближаются. Вы не поверите, но мне захотелось, чтобы они прошли мимо. Подать голос? Ни за что. Я вам больше скажу, именно тогда я испугался. Спустился на самое дно ямы, да еще взобрался на гору картофеля в углу. В одном углу ямы хранили картошку, в других — морковь, свеклу, капусту, репу. А в центре оставалось свободное место, чтобы было где встать, развернуться, корзинку поставить.
Дело не в том, что все это случилось из-за партизан. Кто бы это ни был, я не хотел, чтобы меня нашли. А партизаны в деревне бывали часто. Летом, зимой, по-всякому. Зимой они обычно оставались дольше всего. Не было ни одного дома, куда бы они не заявились. Иной раз их в доме оказывалось больше, чем хозяев. Спали на чердаках, в коровниках, и в комнатах тоже, если в доме было больше одной. Командиры — так уж точно в комнатах. Они залечивали раны, приходилось их кормить, иногда врача привозить — а чтобы деревенские хоть когда-нибудь к врачу обращались, я такого не помню. Лечились сами — травами, мазями, отвары пили, растирались, ставили банки, а если не помогало, умирали. Много всяких снадобий люди знали. Например, вы знаете, что такое заячий висок? Нет, жир. Лучше нет, если рана гноится. При ожогах — алоэ. При ревматизме крапивой больные места прижигали. Я и теперь иной раз тоже иду и сую руки в крапиву. Еще пчелами обкладывали. Даже самые сложные переломы — были те, кто умел вправлять. Без гипса, в лубки. Или, знаете, дети с врожденным вывихом тазобедренного сустава. Бабка вправляла. Ей принесут ребенка: мол, плачет и плачет. Она сначала сдвинет ножки вместе, чтобы посмотреть, одинаковые ли складочки. Если не одинаковые, значит, вывих. Тогда хоть из дома беги — так ребенок у нее в руках орал. Но в деревне у нас никто не хромал. Не все болезни удавалось вылечить. В конце концов, лечение не в том заключается, чтобы непременно нашлось лекарство. Достаточно, чтобы человек знал, что ничего сделать нельзя и поэтому он должен умереть.
О, в те времена привезти врача было непросто. И далеко не всякий доктор соглашался рисковать. Однажды отца послали, так мы все молились, пока он не вернулся. Потом врача надо было везти обратно, и мы снова молились, чтобы отец вернулся домой. Так что иной раз люди бывали сыты партизанами по горло. Тем более что они еще и пили, и требовали самогон. Даже танцы устраивали. Некоторые умели играть на губной
С каждым следующим разом партизанский отряд все уменьшался. Это не мешало оставшимся пить и веселиться. Выпив, они иногда начинали палить в воздух. Деревня в лесу, вдали от трактов и железной дороги, им казалось, что никто не услышит. С другой стороны, когда приходили партизаны, веселее делалось. Деревня словно бы оживала. Не сразу. Придут — лица осунувшиеся, исхудавшие, почерневшие. Глаза от недосыпа налиты кровью, казалось, они не столько смотрят, сколько не доверяют. Улыбнутся — вообще не похоже на человеческую улыбку. Заросшие, точно не брились все это время. У кого-то голова перевязана, иногда кровь еще сочится сквозь бинты. У кого-то рука на перевязи. Кто-то хромает. Или идет в одном сапоге, а другая нога замотана какими-то окровавленными тряпками. Некоторых на руках несли. Вот этим как раз обычно и требовался врач. А уж пахло от них — вы себе не представляете...
Первым делом они начинали вшей искать. Может, потому что даже от грязи человек так не чешется, как от вшей. Раны так не досаждают, как укусы вшей. У нас их не было, мама следила. Появится хоть одна — тут же всё перестирает. И прогладит таким горячим утюгом, что ткань аж шипела. Особенно по швам. Вши особенно любят там гнездиться. Нас всех заставляли мыться, мыть голову, расчесывать волосы очень частым гребешком. Были специальные гребешки от вшей. Такие частые, что, казалось, и воздух между зубьями не проходит. Еще мать поливала нас сабадилом. Не знаете, что такое сабадил? В те времена это было самое эффективное средство от вшей. Ходили такие люди по деревням — пуговицы продавали, булавки, щеколды, иголки, шпильки, нитки. Были у них и заколки для волос, тесьма, ленты для девочек. Что еще? Да всякая всячина. Шнурки, крем для обуви, мазь от мозолей, петушки от головной боли. Петушки — так называли порошки, но только те, что от головной боли. Почти всем торговали, что могло в доме пригодиться. Хозяйки их ждали. В город на ярмарку люди редко ездили, только если собирались что-то продавать. А сабадил всегда нужен. Почти как святая вода.
Вши появлялись вместе с партизанами — всякий раз, как только те приходили в деревню. К тому же партизаны не умели их искать. Только некоторые — видимо, мать или бабушка когда-то научила. Ловили и давили. У вас никогда не было вшей? Так я вам скажу — у кого не было вшей, тот будто и не жил на земле. Одна война за другой, а у вас вшей не было, удивительно. Да это я так, к слову. В этой жизни у человека хоть раз должны быть вши и нужно уметь их искать. Дедушка даже удивлялся, как они вообще воюют, если не умеют вшей искать. Первое, с чем солдат должен уметь справляться, говорил он, это вши, второе — голод, третье — тоска по дому.
Только тогда солдат готов к тому, чтобы убивать — других солдат или мирных жителей. Однако это не мешало дедушке сидеть рядом и смотреть, как они ищут вшей. Еще и подсказывал: о, вон вошь, а вон еще одна. Неудивительно, что потом он этих вшей домой приносил.
Затем партизаны мылись, брились, стирали одежду, перевязывали раны и, в конце концов, становились совершенно непохожи на тех людей, которыми они пришли в деревню. Пришли старые, а стали молодые. Некоторые почти дети. Иной раз трудно было поверить, что это один и тот же человек. Когда пришли, еле ноги волочили, а теперь танцы им подавай.
Наверху вдруг заскрипели по снегу шаги, скрипнула дверца, и на дно ямы упала полоска света. Меня в ней видно не было — я уже говорил, что забрался в угол на кучу картошки.
Я только услышал девичий голос, писклявый:
— Эй! Есть тут кто-нибудь?!
Сначала я подумал — неужели Ягода или Леонка? У них тоже были писклявые голоса.
— Эй! Есть тут кто-нибудь?!
И только тогда я понял, что это не они. Наверное, по тому снегу, который я сгребал, когда хотел пить, партизаны догадались, что в яме кто-то есть. Видимо, девушка спустилась на одну ступеньку, писклявый голос сделался встревоженным и зазвучал громче: