Трактат о лущении фасоли
Шрифт:
Я оправдывался, что, мол, авария — все никак не ликвидируем, еще несколько дней на это уйдет. Или что нас задержали на стройке, из-за чего-то там. На той неделе была сдельная работа, план нагоняли. Придумывал причины, а он принимал их словно бы с пониманием:
— Да, на стройке такое случается. Да, случается такое на стройке.
И только через некоторое время спросил:
— Ну как, нагнали план?
— Э-э-э, — промычал я.
— План ты, может, и догонишь, но себя догнать труднее. — В его голосе словно бы прозвучала нотка упрека.
И вот однажды, когда я пропустил всего один раз, кладовщик вдруг говорит:
— Видимо, я ошибся.
Меня это задело, и я уже собирался
— Ты не сможешь долго играть и при этом работать на стройке. Пока да. Но со временем придется сделать выбор. А сейчас тебе надо хотя бы из оркестра уйти. Чтобы, по крайней мере, тебя не портили.
— Как это уйти? — Я был потрясен.
Кладовщик встал, начал шаркать по складу, я никогда не видел его таким злым.
— Ну, играй, играй. Когда человек не видит дальше кончика своего носа, он скатывается на дно. Играй, играй. Вам нравятся аплодисменты, да, аплодисменты вам нравятся, не важно кто и за что аплодирует. Тем более что вам сверхурочные выписывают.
Этим он действительно задел меня за живое. Я вам говорил, что они приписывали нам два часа сверхурочных в день. Но я не поэтому играл в оркестре. Не поэтому так много работал. Не поэтому в школе старался, как мало кто. Не поэтому, лишая себя куска хлеба, откладывал на саксофон. Да, он угодил в самое чувствительное место.
И я перестал к нему ходить. Подумал: сколько можно выслушивать, что это не так и то не эдак. Все плохо. Повтори да повтори. Хоть бы раз похвалил. Да еще говорит, чтобы я из оркестра ушел.
Я молча вышел, но признаюсь, сжимал кулаки так, что ногти впились в кожу. И несколько дней работа не шла. Я сжег трансформатор — я, электрик! Уйти из оркестра — стучало у меня в голове. Уйти из оркестра! Да ведь этот оркестр был моей единственной отдушиной. Не говоря уже о том, что мы пользовались все большим успехом. Недавно нас оформили на полставки в оркестре и на полставки на стройке. А через несколько недель мы собирались выступать на бале-маскараде, который устраивала какая-то партийная шишка. Нас отобрали из нескольких оркестров. Все считали это наградой. Не только для нас как оркестра, но и для всей стройки, руководства и так далее.
По этому случаю дирекция купила нам новые костюмы, темные в полоску, новые рубашки, галстуки и даже подумывала о бабочках, но мнения разделились. На этот раз каждый получил также туфли — черные, черные носки и носовой платок. Хотели, говорят, нам еще пальто купить, всем одинаковые, потому что была осень, но денег не хватило. Вы себе не представляете, как мы переживали из-за этого маскарада. Дни считали. Ночь накануне я почти не спал.
Была суббота. За нами приехал грузовик с брезентовым верхом, вдоль бортиков стояли скамейки. Мы сели, нам велели не высовываться из-под брезента. Правда, он был дырявый, но, поскольку запретили, никто не посмел подглядывать. Впрочем, двое в форме сидели сзади и глаз с нас не спускали. Как только грузовик тронулся, они опустили брезент, и мы ехали, точно в темной коробке.
Нам сказали, что ехать часа два. Не факт, что это было так далеко, просто дорога шла то вверх, то вниз, нас подбрасывало, трясло, скамейки съезжали с краев в центр, приходилось крепко держать инструменты. Так что на место мы прибыли, когда совсем стемнело. Я не знаю, что это было за здание. Большое, внушительное, вокруг лес, а может, парк. Больше мы ничего не разглядели. Впрочем, после того как мы вылезли из машины, нам и не дали особо оглядеться. Сразу провели в какой-то коридор в левом крыле, а из этого коридора — в небольшую комнату. Здесь один из тех военных, что нас привезли, доложил другому, с двумя звездочками на
Мы всё сняли, как он велел. Из соседней комнаты тут же вышли двое в гражданском, один держал в руке список. Он проверил наши документы, отметил в списке. Другой подошел к пальто, шляпам и моему берету, все пощупал, в каждую шляпу заглянул, берет помял в руках. Потом они проверили нас — не прячем ли мы что-нибудь. Не знаю, что именно, нам не сказали. Но у кларнетиста оказался перочинный ножик, самый обычный. Вы знаете, как выглядит перочинный ножик? Это вообще ножом назвать нельзя, в ладони умещается. Два лезвия, одно побольше, другое поменьше, штопор, тоже складной, консервный нож, может, еще напильник, хотя не помню, делали ли уже тогда ножики с напильниками. В общем, ножик ему велел оставить здесь — после маскарада, мол, вернут.
Сердце у меня замерло, потому что один из этих гражданских вдруг спросил другого:
— А саксофон разве нужен?
И тот, другой, сразу ушел в соседнюю комнату. Долго там сидел, во всяком случае, мне так показалось. Правда, время измеряется страхом, а не часами, даже мгновение может тянуться до бесконечности. Он вернулся, кивнул, но я не почувствовал облегчения, только весь вспотел. Они внимательно осмотрели все инструменты. Потрясли скрипки — не гремит ли что-нибудь внутри, похлопали по барабану — звонкий ли звук, заглянули в раструб моего саксофона. Потом спросили, привезли ли мы список мелодий, которые собираемся играть. Как мы могли не привезти, если они заранее его запросили? Отдали им список. А привезли ли мы ноты? Есть ли к каким-нибудь мелодиям слова? Нас не предупредили, что кто-то будет петь, поэтому мы удивились. Они пояснили, что дело не в пении. Разумеется, ноты мы привезли, хотя то, что обычно играли, знали наизусть. Но все равно брали с собой ноты, потому что, когда оркестр играет по нотам, это выглядит более солидно.
Дольше всего они тянули с этими нотами. Один посмотрел, передал другому. Тот другой, похоже, разбирался, потому что просматривал одну страницу за другой, и по его глазам было видно, что он действительно читает ноты. Две или три страницы даже придержал, снова вышел в соседнюю комнату и долго не возвращался. Теперь действительно прошло много времени. Мы подумали, что, может, им что-то не нравится, хотя мы подобрали только те мелодии, которые часто играли на всяких мероприятиях, на танцах.
Наконец он вернулся. Отдал нам ноты. Сказал, что все в порядке. Как выяснилось, ни одну мелодию играть нам не запретили. Но когда мы потом проверили, не перепутан ли порядок страниц, вверху каждой оказалось от руки написано: утверждаю и стояла чья-то неразборчивая подпись.
Этот военный со звездочками сказал: идемте. И повел нас по одному коридору, потом по другому, в зал. Перед дверью велел остановиться и вошел первым. Не знаю почему. Может, чтобы сообщить кому-то, что оркестр уже стоит за дверью. На каждом шагу кто-нибудь перед кем-нибудь отчитывался. С места нельзя было сдвинуться, чтобы кто-нибудь не отчитался о прибытии.
Перед тем как садиться в грузовик — когда за нами приехали, — один из этих двоих военных, которые потом сидели сзади и следили за порядком, сперва нас построил, потом отрапортовал другому, сидевшему в кабине рядом с шофером, что оркестр готов к отбытию. И только тогда опустил бортик и приказал забираться в кузов грузовика.