Трактат о лущении фасоли

Мысливский Веслав

— Не стоит бояться, — сказал я.

— Наверное, да, — ответила вдова.

Я раздавил окурок и собирался встать, но тут хозяйка — она была выше — погладила меня по голове:

— Пойдем, у меня ляжешь. Чего тебе к ним идти? Я не храплю. Все равно скоро вставать на работу, но хоть часок-другой поспишь. Кровать у меня широкая. С мужьями мы умещались, когда не хотелось, так можно было даже не прикасаться друг к другу. Не сидеть же здесь до утра. Не волнуйся, не опоздаешь. Я тебя разбужу.

Она взяла меня за руку, помогла подняться. Может, все эти бессонные ночи так на меня навалились, что я не сопротивлялся. Пока курил, еще как-то держался, но теперь глаза сами собой закрывались. Может, будь у меня лишняя папироса, я бы еще покурил...

— О, вижу, у тебя глаза слипаются, — сказала вдова. — Не высыпаешься ты, совсем не высыпаешься. Хоть часок-другой поспишь, уже хорошо.

Она была намного старше меня, но сегодня я бы сказал, что еще совсем молодая. Ну, знаете, как это бывает. По мере того как человек стареет, все вокруг молодеет. Тем более в воспоминаниях. Порой ловишь себя на том, что кто-то когда-то казался тебе старым, а он был тогда гораздо младше, чем ты теперь. А может, она казалась мне тогда намного старше, потому что у нее уже было двое мужей. Одного выгнала вскоре после свадьбы, потому что пил, а другой пил и поэтому умер. Теперь раздумывает, не выйти ли за третьего. Тоже пьет, но вдовец, как она, двое малышей, так что, по крайней мере, дети будут. А то она бы переживала, если, не дай Бог, забеременеть от пьяницы.

Нет, от пьяницы — ни за что, это она твердо решила. Не переживет, если дети будут несчастны. Навидалась. А так цель в жизни появится, ведь трудно жить с мыслью, что все на тебе заканчивается. А свой ли, чужой — что тут, что там, неизвестно, кто вырастет. От чужого потом, может, и больше тепла дождешься, в благодарность, что пригрела вместо матери. Кто знает, может, из него получится хороший муж... Пить стал, только когда остался один с двумя детьми. Не знал, что делать. Мужчину в таких случаях всегда к водке тянет. А напьется, так иной раз плачет, что напился. И просит: помоги мне, помоги. Так что и она, бывает, с ним вместе поплачет.

Он иначе пьет, чем те двое. Первый, когда напивался, спал, как чурбан. А пил почти каждый день, так что каждый день у нее в постели был чурбан, ну то есть каждую ночь. Другой, когда приходил пьяным, принимался ее колотить. А как поколотит — начинает домогаться. Нравилась она ему такой — в синяках, в слезах. А этот, третий... выходить за него, не выходить?

— Как ты думаешь? — размышляла она, когда мы уже лежали в постели. — А впрочем, спи. Я уже не засну. Не хочу, чтобы ты из-за меня на работу опоздал. Сама не знаю, вот и раздумываю по ночам. Четвертого потом искать может оказаться поздно, если и с третьим не выйдет. Чем женщина старше, тем хуже ей мужчины попадаются. И этого четвертого, может, придется уже в вытрезвитель сдавать. Или убью я его. А что ты думаешь, иногда это единственный выход. Нет, случаются и в возрасте порядочные, непьющие. Но ведь может после свадьбы спиться — мол, смерть уже к нему приближается, а заодно и ко мне. Вот и помирай потом с пьяницей. И страдай от этого его пьянства. А нового мужа будет уже поздно искать. Вот, видишь, как оно все, выходишь за одного, а жить приходится с другим. — Она вздохнула, и на меня повеяло теплым воздухом. — Ну, спи, спи. Тебе скоро на работу вставать.

Мне так хотелось спать, что я, кажется, заснул под ее болтовню. Но одновременно слушал: вдова словно ждала, что я скажу по поводу этих ее забот. А что я мог сказать — она пугала меня своей жаждой жизни. Этими своими мужьями, из которых двое были в прошлом, а воображение уже рисовало четвертого, если третий окажется пьяницей, и еще сколько-то до самой смерти, а может, и после нее. Я ведь не знал — откуда мне знать, что такое быть третьим мужем, и как женщине жить с таким третьим мужем — тоже не знал.

— Не знаю, что вам сказать, — проговорил я.

— Что ты мне выкаешь? — возмутилась вдова, и меня снова обдало жаркой волной. — В моей постели лежишь и выкаешь. Ты только при них говори мне «вы». И потом я тебя ни о чем не спрашивала. Сама должна решать. Да и что ты можешь знать... — Она подложила руку мне под голову и привлекла к себе. — Ты первый раз с женщиной? Я так и думала, лежишь и трясешься, как заяц. Спи, спи. Сегодня все равно бы ничего не вышло. Тебе нужно поспать, прежде чем идти на работу. О, светает. Далеко еще до утра? Спи. Боже мой, чтобы вот так из ночи в ночь не спать. А ты всегда был таким чувствительным к храпу? Я тоже. Боже мой. Хочешь, я тебе матрас в кухне положу, будешь на ночь туда уходить, раз не можешь спать под их храп. А иногда ко мне придешь. У меня еще такого молоденького не было. Ах, голубчик ты мой. — Она потрясла меня — я уже засыпал. Внезапно встревоженная, она приподняла голову и склонилась надо мной: — А ты правду говоришь, что первый раз? — И облегченно упала на подушку. — Как мне повезло. Видать, за этих моих пьяниц Господь вознаградил. — Она вдруг прижала мою голову к своей груди. — Я даже не знаю, как это с тем, кто первый раз. Про себя знаю, проходила. Но не люблю вспоминать. Ты небось ничего не умеешь. Но не беспокойся, я тебя всему научу. Только не поддавайся, Боже упаси, на уговоры и не пей. Ну разве что рюмку-другую. Одна-две тебе не повредят. Но не больше. Когда мужчина слишком много пьет, это ему вредно. Женщине тоже. Хотя женщине меньше. Я-то знаю, у меня ж эти мои пьяницы были. Вот думаю, где бы тебе матрас положить. Стол, наверное, передвину к стене. Наконец-то будешь высыпаться. Не придется каждую ночь ко мне приходить. Только когда не очень устанешь. Меня тоже не каждую ночь тянет. А сейчас спи. Сегодня мы как родственники. Как брат с сестрой. Я могла бы быть твоей старшей сестрой. Почему бы и нет? И поболе разница в возрасте случается. Хотя иной раз говорят, что и брат с сестрой могут. Ничего святого на этом свете не осталось. — Она погладила меня, поцеловала в лоб, прижала к себе, так что я носом уткнулся в ее пышную грудь. — Эх ты...

Признаюсь, я уже начинал ее побаиваться. Что я тогда знал о женщинах? Наверное, поэтому. И не будь я таким сонным, может, встал бы — мол, пойду еще покурю, принесу папиросы. Но у меня не хватало смелости.

— Спи, спи. — Она снова прижала меня к себе. — У нас впереди много ночей. Будут еще ночи! Я спрашивала вашего начальника, он говорил, что вам тут еще долго работать. Так что успеем порадоваться друг другу. Дверь из кухни сюда, ко мне, буду подпирать, чтобы тебе не пришлось ручку поворачивать. А завтра велю петли смазать. А теперь спи. Я не стану отворачиваться, послушаю, как ты спишь. По тому, как человек спит, иной раз можно понять, какой он. Один — как дитя малое, а другой — не приведи Господи. Через сон все из человека выходит. Ворочается с боку на бок, на одном боку всю ночь проспит или к тебе повернется — вот по всему этому понять можно. Или клубочком свернется, словно к мамке прижимается. Хуже всего те, что лежат навзничь, как мои пьяницы. И один, и другой навзничь. Приходилось их переворачивать на бок, чтоб поменьше храпели. Как подумаю о них, сразу сон прочь, как бы до этого спать ни хотелось. Надо о чем-нибудь приятном думать, если хочешь заснуть. Только откуда взять столько приятного, чтобы на каждый вечер хватило. Обычно неприятное в голову лезет, уж этого-то всегда хватает. О, похоже, солнышко встает. Занавеска на окне посветлела. И Иисуса уже видно. Всегда его первого видно, когда солнышко встает. Но ты успеешь хоть немного выспаться. Я тебя так разбужу, чтобы ты раньше них встал. Пойдешь и начнешь одеваться, словно по нужде выходил и как раз вернулся. Спи. Хоть и недолго, но все не так устанешь, как если бы вообще не спал. Ты ж еще и при электричестве. Матерь Божья, а вдруг ударит? Матерь Божья! Меня один раз утюг током ударил. Я дотронулась проверить, горячий ли. Мурашки так до самого плеча и побежали! Ох, я и напугалась. Наволочку сожгла. Говорят, болезни от этого электричества будут. Правда, что ли?

Не знаю, сказал ли я, что неправда, или мне приснилось, что я это говорю.

— Нет, ничего не скажешь, утюг — это очень удобно. Раньше-то намахаешься, пока угли разгорятся, а сколько дуть приходилось. Как-то я себе брови опалила, пришлось потом подводить. Так с тех пор и подвожу. А те утюги, что со вкладышем, ничем не лучше. Тяжелые, и вкладыш этот все время остывает. Постоянно приходилось в огонь класть, потом вынимать. Печку топить. Раз мне на ногу упал. Счастье, что я была не босиком. Теперь включил — и готово. Удобно. Но вот если болезни... Не дай Бог. Хотя что заранее думать о болезнях. Начнутся, так будем терпеть — лучше, хуже или сразу помирать. Хорошо бы сразу. И без электричества тоже люди болеют. Так уж жизнь устроена. Я лучше пока стану думать, как мы с тобой будем. Первый раз. Матерь Божья. Даже страх берет. Разве могла эта кровать надеяться на такое? Надо только постель чистым застелить. У меня есть вышитое. И пододеяльник, и наволочки.

Сама вышивала. Ждала по вечерам этих моих пьяниц — чем еще заняться? Вот и вышивала. Не для них, конечно. Еще чего. Буду я таких на вышитом принимать. И простынь нам новую куплю. Вымойся только. Говорил мне ваш начальник, что у вас там душ есть. Про тебя ничего не скажу, но вообще-то знаю, как мужчины моются. За вами глаз да глаз нужен. Я тоже искупаюсь. Полежу в корыте. Пену себе сделаю, может, духов капну. Сделаешь мне розетку у кровати? Я бы хотела себе ночник купить. Можно было бы иногда зажигать. А то все в темноте и в темноте. Хотелось бы разок при свете. Я где-то читала, что так гораздо приятнее. Я иногда люблю почитать. Когда ты уедешь, стану читать в кровати. Или подумать при свете — наверняка мысли приятнее. А ты не думай, спи. Я знаю, о чем ты думаешь, но времени уже мало осталось. Не хватит. Так что лучше и не начинать. Ты более усталым встанешь, чем если бы просто не выспался. Иной раз ноги едва держат, и в голове туман. День на дворе, а из тебя словно ночь все уйти не хочет. Готовишь, стираешь, а все как будто ночь. Как в потемках все. Ты бы на меня сердился. А я не хочу, чтобы ты сердился. Когда человек сердится, ему виноватый нужен. А виновата всегда женщина. Или ты бы опоздал, и тоже я виновата была бы. Но ты не беспокойся, я тебя научу, вот увидишь. Когда-то все бывает впервые. Ты ничего не умеешь, получилось бы наскоро, а я не хочу наскоро. Хватит с меня таких наскоро. Меня солдаты насиловали, я-то уж знаю, что такое наскоро. Пятеро их было, только медали надо мной звенели. Я даже не плакала. Да что я тебе буду рассказывать. Тебе не надо знать, каким мир был еще вчера. Может, тебе достанется лучший. Пускай у тебя будет лучший. Если мужикам надо, то пускай дерутся, но так, чтобы женщинам и детям за их войны расплачиваться не приходилось. Хотя эти мои пьяницы — не солдаты, а ничем не лучше были. Придет пьяный, равнодушный — тоже наскоро и спать. Такое наскоро — как будто он тебе мстит. Что солдат, что муж. А за что? За то, что мир так устроен, что нужны двое? А ведь мир создан для любви. Без любви и жить было бы незачем. Только спать да есть — зачем? Работать — зачем? Кому бы тогда захотелось работать? Я как-то читала в книге, что один человек умер, когда любил женщину. Сердце не выдержало. Подумать только, сердце. Все в сердце собирается. Слишком много наберется — и сердце не выдерживает. Ты не спишь?

Я спал, она меня разбудила. Видимо, я спал не очень глубоко — как говорится, словно заяц под кустом. Потому что вовсе не был уверен, что она вовремя меня разбудит. Вдруг уснет, когда надо будет вставать? Так что я спал, но вполглаза.

— Дай-ка посмотрю, как у тебя сердце бьется. — И она положила руку мне на грудь — кто бы не проснулся? — Немного нетерпеливо, словно спешит. А теперь ты положи руку на мое. — Она взяла мою руку, положила себе на грудь, тут уж и мертвый бы проснулся. — Чувствуешь, сколько накопилось? А вот женщина — она тоже может так умереть, не знаешь? Впрочем, откуда тебе знать? Мир несправедлив к женщинам. Убери руку. — И сама переложила мою руку обратно. — Я же сказала: сегодня — нет. Слишком поздно и тебе нужно хоть немного поспать. Надо начинать, когда ночь начинается, чтобы и мысли не было о том, что завтра вставать. Словно ночь будет тянуться вечно, и день никогда не настанет. И тела должны подольше полежать рядом, прежде чем... Одно тело должно почувствовать другое, как свое, прежде чем... Привыкнуть, освоиться. Потому что и страха в них много. Думаешь, в моем нет? О, может, больше, чем в твоем. После этих солдат, этих моих пьяниц я каждый раз боюсь. Я думала, что уже никогда не буду женщиной. Даже не хотела быть. Думала, стану вышивать, читать, петь, иногда, может, поплачу. Радио хочу себе купить, я тебе говорила? Я записалась в магазине. Они дадут знать, когда привезут. Радио буду слушать. Но человек живой. Я еще траур носила после второго. Еще в черном ходила, но чувствую — в сердце что-то колышется. Пошла в костел, вижу, мужчины на меня оглядываются, не только пожилые, но и младше меня. Я молюсь и чувствую, как они меня глазами раздевают. Стыдно, ведь костел же, Бог смотрит, но приятно. Один пекарь, я хлеб у него каждый день покупаю, но в пекарне как-то никогда не обращала внимания, а тут вижу: поет и то и дело на меня поглядывает, а у меня по телу мурашки бегут. И сердце, чувствую: бух-бух. Прости, Господи, но это Ты мне тело дал. Впрочем, мне черное шло. Все мне говорили, что я должна всегда в трауре ходить. Я даже службу заказала за этого моего пьяницу. Пускай, мне не жалко. Кое-что мне оставил, да и дом этот. Не все пропил. Может, мне не надо книги читать, как ты думаешь? Иногда начитаешься, а потом думаешь, что и моя жизнь... Иногда в книгах жизнь даже печальнее твоей, а все равно готова поменяться. О, как у меня сердце колотится. Словно тоже хочет не выдержать. Не спишь? Посмотри, может, мне только так кажется. О, словно хочет перепрыгнуть в следующую ночь или, может, к тебе, прямо сейчас. Но сегодня — ни в коем случае. Ночь почти закончилась. Тебе надо немного поспать. Так, наскоро, тебе может и не понравиться. Я не раз думала: они так ужасно храпят, ты наверняка не спишь. Но как-то не смела спросить, не хочешь ли в кухне ночевать. И мучилась вместе с тобой, потому что они меня тоже будили. Что-то их сейчас не слышно, а? Ты как только появился, я сразу поняла, что еще не был с женщиной. Руку мне поцеловал, помнишь? Я прямо растаяла. Надо же, думаю, какие на свете еще есть невинные мальчики. В первый раз нельзя, чтобы наскоро. Первый — он первый, потом все будет, как в первый раз было. Кроме смерти. Потому что после нее уже не бывает воспоминаний. Но пока ты жив, у тебя могут обо мне дурные воспоминания остаться. И все другие женщины тоже покажутся тебе дурными. С самим собой тебе плохо будет. Всю жизнь плохо. Остынешь, и будет тебе плохо. Из-за меня. Так что ради всей будущей жизни стоит в эту единственную ночь не спешить. Ты не пожалеешь. Я тебя вознагражу. О, уже светает. Спи, спи.

Видимо, в конце концов я крепко заснул, потому что вдруг почувствовал, как она меня трясет:

— Вставай. На работу опоздаешь. Вставай. Ну и соня же ты.

Больше всего меня удивило, когда она сказала:

— Ты точно так же храпишь. Но мне приятно было тебя слушать. Видимо, и в тебе накопилось. И когда только успело? Матерь Божья, когда только?

Да, я про ту поездку не закончил... Поезд идет, я сижу, шляпа напротив, так, чтобы была на виду. Уже не там, говорите? Ах да, он переложил ее на мою сторону. На какой-то станции поезд снова остановился, никто не сел, только кто-то заглянул в купе, увидел, что битком и хлопнул дверью, так что тот мужчина даже глаза открыл. Оторвал голову от спинки сиденья, оглядел нас — те ли, что были прежде, оглядел багаж — на месте ли, повернулся к окну и сказал:

— Ага, вот мы уже где.

Вроде сна ни в одном глазу. Однако едва поезд тронулся, глаза у мужчины снова стали закрываться, но он еще словно не решил — спать или не спать. И лишь когда поезд, набрав скорость, начал раскачиваться из стороны в сторону, голова его будто сама откинулась назад, рот раскрылся, и из этого рта послышалось ни дать ни взять громыхание железных колес по разбитой дороге — точно где-то далеко-далеко едет подвода.

В какой-то момент голова мужчины соскользнула со спинки сиденья на плечо соседа слева. Сосед не противился тому, чтобы чужая голова лежала на его плече, но, когда на стрелке вагон тряхнуло, пассажир переложил голову на плечо соседки справа. Соседка приняла ее так же безропотно. Однако поезд, подобно колыбели, так его убаюкал, что голова соскользнула с соседкиного плеча на грудь. Грудь была примерно как две его головы. Не просто большая, но словно существующая отдельно, независимо от тела. Есть такие женщины, которые будто созданы исключительно для того, чтобы носить свою грудь. Могло даже показаться, что это ее грудь раскачивает поезд, особенно на стрелках. Ну поспал бы он на ее груди, что такого? Однако женщина набрала в легкие побольше воздуха, выдохнула, снова набрала, снова выдохнула — вероятно, думала, что от этого колыхания голова проснется. Но мужчина, видимо, спал крепко, поэтому она вдруг воскликнула с деланым испугом: