Трактат о лущении фасоли

Мысливский Веслав

Вижу, вы не согласны. Тогда почему вы ничего не говорите? Скажите, вы ведь хотели что-то сказать. Пожалуйста, я слушаю. О, нет. Не только мне казалось, что время Бога прошло. Может, таких слов в моей голове и не было, но молиться я больше не мог. Только иногда, когда меня никто не видел, ни с того ни с сего начинал плакать. Так что я был готов уверовать во что угодно, только бы верить. А что больше всего подходит для того, чтобы верить, как не новый, лучший мир? Тем более что когда я потом работал на стройках, каждая такая стройка была словно частью этой веры. Ведь строили, согласитесь. С простоями, долго, зачастую кое-как, материалов не хватало, того не хватало, этого, воровали — но строили.

Впрочем,

не стану с вами спорить. Вы мой гость, пускай вы будете правы. Меня уже мало что волнует. Послушайте, а может, я вас когда-то на фотографии видел? Как раз во времена нашей молодости. Вы не получаетесь на фотографиях? Как такое может быть? Даже тени не остается? И даже светового пятна в том месте, где вы стояли или сидели? Совсем? Вообще ничего? Тогда я тем более не понимаю. Но ведь собаки бы... А они спят спокойно. Сами посмотрите. О, проснулись. Что, Рекс, что, Хват? Приснилось что-то? А мы тут фасоль лущим. Спите, спите. Я вас разбужу, когда придет время.

У меня есть одна фотография. Но я не помню, есть ли вы на ней. Я вам потом покажу. Что за фотография? Я вам рассказывал об этом сне. Рассказывал-рассказывал. Вы еще удивлялись, что мне больше не о чем задумываться. Это было за границей. Мне тогда мало что снилось. Впрочем, как и теперь. Я играл в ресторанах, так что домой возвращался иной раз среди ночи, таким усталым, что даже сны видеть сил не было. Если что-то и снилось, то утром уже не помнил что. А тут однажды ночью приснился сон — словно на экране. Кажется, он еще не закончился, но я уже вскочил, спустил ноги с кровати. Признаюсь, я был не один, женщина тоже проснулась. Спросила встревоженно, что случилось.

— Сон приснился, — говорю.

— Расскажи, — попросила она.

Но что мне было ей рассказывать, если я не был уверен, снится ли мне, что я сижу на кровати, и этот сон — реальность, или наоборот.

— Тебя, во всяком случае, там не было, — сказал я, чтобы ее успокоить. — Спи, еще ночь.

— А женщины были?

— Были.

— Вечно вам другие женщины снятся. — И заснула.

А я продолжал сидеть на кровати и отгонять от себя вопрос, мой ли это сон. И не знал, верить ли мне, что это мой сон.

Осень, как сейчас, я иду по лугу, на голове у меня шляпа. Вы не поверите — та самая коричневая фетровая шляпа, которую я оставил в поезде. Столько лет прошло, я, можно сказать, о ней забыл. Нет, шляпы я как раз носил. Всю жизнь носил. Никаких других головных уборов не признавал. Пожалуй, даже питал к шляпам какое-то почтение. Человек в шляпе всегда вызывал у меня интерес, во всяком случае, больший, чем если бы на нем было что-то другое. Особенно женщина. Женщины в шляпах дольше всего сохранялись в моей памяти. И сам я лучше всего себя чувствовал, когда на мне была шляпа. Словно становился кем-то другим, возвышался над собой, а все окружающее превращалось в фон. Не в том смысле, что я так высоко себя ценил. Наоборот. Я боялся жить. Мне казалось, что я только вылупился и все причиняет мне боль. О, я долго боялся жить. Не поверите, но помогли мне именно шляпы. Я и людям в глаза стал смотреть, и истинам перестал доверять. И воспоминания мои под шляпой делались менее мучительны.

А еще скажу: мне нравилось кланяться в шляпе. Это доставляло мне прямо-таки наслаждение. Впрочем, нет более завершенного поклона, чем со шляпой в руке. А еще, вы себе даже не представляете, как я любил, когда ветер пытался сорвать шляпу у меня с головы. Придерживая ее за край, я ощущал с ней едва ли не единство. Более того, чувствовал, словно сам держусь за шляпу, иной раз обеими руками. Пусть бы даже бушевала буря — я знал, что не позволю ей сорвать с меня шляпу.

О, в моей жизни было множество шляп разных цветов,

фасонов, видов, фирм. На шляпы я никогда денег не жалел. Ни денег, ни времени. Мог обойти множество магазинов, лавок, перемерить множество шляп, пока не находил ту, которая казалась мне подходящей. Однако ни одну не носил долго. Менял не только в зависимости от моды. Но никогда не выбрасывал. Жизнь меня научила, что все идет по кругу, как земля вертится. Мода тоже. И старомодное может стать очень даже модным.

Да, правда. Но меня не интересовало, шляпы ли в моде или другие головные уборы. Впрочем, шляпы никогда полностью из моды не выходили. Сегодня тоже можно встретить женщин и мужчин в шляпах. Так что, пожалуй, только шляпа еще и свидетельствует о постоянстве мира. Вы так не думаете? Столько вещей исчезло, столько появилось, а шляпа все же удерживает позиции.

Вся моя квартира была завалена шляпами. Они уже не умещались в шкафу. Лежали на книжных полках, на книгах, на комоде, на подоконниках, повсюду. В прихожей у меня стояла старинная вешалка — наверху словно разветвляется на несколько рогов, чугунная, с латунными шариками на концах, так она вся была увешана шляпами.

Да, я хорошо зарабатывал. Не сразу, конечно. В танцевальных оркестрах, как правило, хорошо платят. Конечно, в зависимости от заведения. Как вы знаете, серьезную музыку мало кто слушает, а танцевать хотят все. И скажу вам, что, с моей точки зрения, танец — это не только танец, как можно подумать.

Танец лучше всего показывает, кто есть кто. Не разговор, а танец. Не застолье, а танец. Не улица. Не война даже. Только танец. Если бы я не играл на танцах, я бы хуже знал людей.

Часто я даже играл в шляпе. Саксофонисту разрешается. В этом есть свой шик. Остальные сидят с непокрытой головой, и только я один в шляпе. Хотя бывало, что и весь оркестр в шляпах. Я уже не помню, в каком оркестре — была у нас такая афиша, где все в шляпах. Ну а тогда мне приснилась та коричневая фетровая, которую я успел поносить только в магазине, пока примерял. Как вы это объясните? Нет, та самая, и на уши она мне съезжала точно так же, как тогда.

Было сразу видно, что она мне велика. Потому что я одновременно шел и словно смотрел на себя, идущего, с какой-то неопределенной точки. Во сне так бывает. И не только во сне. Луг был неровный, шляпа болталась у меня на голове. Когда смотришь на себя и одновременно знаешь, что шляпа велика, то скорее это видишь, чем чувствуешь. На мне было пальто, вроде вашего. Под пальто костюм и, кажется, галстук, однако ни цвета, ни узора не помню. Впрочем, его прикрывал шарф, тоже похожий на ваш. А вот ботинки, связанные шнурками, я нес переброшенными через плечо, шел босиком. Почему босиком? Этого я не могу объяснить. Я ведь уже хорошо зарабатывал. Штанины были подвернуты выше щиколоток, но все равно, я посмотрел: ноги до колен в росе. Трава была высокая, словно ее давно не косили. К тому же туман, и такой густой, что я то видел себя, то исчезал в нем, и даже переставал понимать, я ли иду по этому лугу, в этом тумане. Лишь шляпа подтверждала, что это не может быть никто другой. Тем более что босыми ногами я чувствовал резкий холод, словно трава только оттаяла после ночных заморозков.

Я шагал довольно бодро, хотя никуда не спешил. Туман все еще размывал меня, я никак не мог полностью ощутить, что это я. Если такое чувство вообще возможно. Глядя с этой неопределенной точки на то, как я иду через этот туман, по этим лугам, я казался скорее догадкой о самом себе. И только шляпа — может, потому что она была коричневой фетровой и явно болталась на голове, — прорывалась в такие моменты в эту картинку. Я ощущал во рту влажный, прохладный вкус тумана, чувствовал себя так, будто пропитан им насквозь.