Трансильванские рассказы
Шрифт:
Как солнце село, отправился я на Шварцгассе к особняку Клингзора, тому самому с драконами на фасаде. Взял с собой бутыль лучшего вина из Вурмлоха и фонарь. Страшно, конечно, но делать-то нечего. Говорили же, что, если с такими людьми договариваешься, нельзя от своих намерений отступать. Мстительны они очень. Если струсишь, будет только хуже, найдёт тебя колдун даже в собственной постели, и ни имя Господне, ни святые Его тебя не уберегут.
Подошёл я к воротам – открылись двери сами собой, а затем за мной замки сами и защёлкнулись. Далее путь лежал по туннелю, по которому повозки во двор въезжают. Идти-то там десять шагов, а ноги, словно каменными сделались, трудно ботинок от мостовой оторвать. Вдруг слева вой послышался, да жалобный такой, будто по покойнику убиваются. Прислушался, мать честная: «Спаси нас, Йоханнес, мы – души тех, кто сгинул в горах». Дальше иду. Справа голос
Вот вошёл я во двор. Справа по деревянной лестнице человек спустился. Меня увидел и фонарь поднял. Гляжу, а лицо у него бледное, сероватое, как неокрашенный лён, и глаза тусклые, белёсые. Взял он меня за руку и наверх повёл, пальцы у него ледяные, а хватка цепкая. Вот вошли мы в комнату, просторную сводчатую, стены панелями деревянными обшиты. Повсюду шкафы громоздятся с книгами и свитками. На столах предметы диковинные, мудрёные приборы да бутыльки с зельями. А посредине на складном кресле Клингзор сидит, как король на троне. Тут провожатый мой в мгновение ока исчез, будто и не было его вовсе.
– Здравствуй, Йоханнес, – приветствовал хозяин. – Знал, что ты не робкого десятка, но не думал, что вот так смело сможешь по моему двору ночью пройти. Ну, говори, с чем пожаловал.
И рассказал я чародею про вольпертингеров, про Хорста-пивовара и про болезнь его.
– Сколько лет живу, никогда таких историй не слыхивал. Думаешь, знаешь людей, как облупленных, а они раз и удивят тебя через сотни-то лет, – усмехнулся магистр. – Значит, ты хочешь доставить другу своему рогатых зайцев. А знаешь ли ты, что зверей таких нет на всём белом свете?
– Нет, не знал такого.
– Но, если уж впрямь хочешь, могу сказать, кто их создать может.
– Скажите, пожалуйста, добрый господин. А то совсем пропадёт человек, сопьётся и по миру пойдёт.
– Сказать-то не трудно. Да только стоить вам будет его помощь уж больно дорого.
– Сколько бы ни стоило, а Шалькхамер на такое дело никаких денег не пожалеет.
– Ну ладно. Слушай тогда. В городе Германнштадте на улице Заггассе живёт мой давний знакомый Мельхиор – лучший алхимик во всём венгерском королевстве. Знает он секреты металлов, камней, субстанций разных. Варит он любые зелья, эликсиры или яды. Он-то и зайца вашего вывести сможет. Только вот существо живое сделать – это же вам не мазь замешать. Много золота он потребует, да ещё всё необходимое достать придётся.
– Я Хорсту передам, а он пусть сам решает, сможет ли заплатить за работу мастера Мельхиора.
– Хорошо, вот держи, записку ему от меня, без неё он вас даже на порог не пустит.
Тут взмахнул магистр Клинзор рукой – в миг со столика свиток запечатанный сорвался, да по воздуху прямо к нему в ладонь и прилетел. Оказывается, он ещё до моего прихода готов был, видать знал чернокнижник наперёд, зачем я к нему пожалую.
На следующий день отправился я в Германнштадт. По дороге в каждом городе про мастера Мельхиора спрашивал. Разное рассказывали про него. Родился он больше трёхсот лет назад где-то немецких землях. Ещё там увлёкся алхимией. За странные опыты не взлюбили его горожане. Кому понравится, если у них под боком распространяются ядовитые миазмы, гремят взрывы и призываются сущности из мира теней? Вот и вынужден был знаток тёмных искусств приселиться в Семиградье, подальше от мнительных соседей. Отправился, говорят, с первой группой поселенцев, той самой, которая и основала деревню на берегу Цибина. Там и люди посмелее были, и человек знающий всегда на новом месте пригодится. А как жизнь в Семиградье наладилась, призвал он работничков – известно каких – и приказал им строить башню в Карпатах до самых небес. И стоит ему захотеть, как чародей тотчас туда из дома своего и переносится. Когда монголы деревню Германна разорили, отправили они отряд ту башню захватить, да не сумели. Всех магистр Мельхиор огнём пожёг, только вот греческим или адовым – тут мнения расходятся. Говорили также, будто удалось ему изготовить философский камень, оттого и живёт так долго. А ещё написал он богохульную книгу «Processus sub forma missae». Только вот достать её можно лишь избранным.
В Германнштадте
Приехал я к Хорсту и всё ему рассказал. Думал, не захочет пивовар такие деньжищи тратить. А он, наоборот, так вдохновился, даже улыбка на лице появилась блеск в глазах вернулся, румянец на щеках проступил. Пришлось ему четверть суммы у ростовщика занять. А ещё клыки мускусного оленя едва нашли. Как всё собрали, поехали в Германнштадт.
Ждал нас уже Мельхиор. Времени зря тратить не стал. Сперва реагенты осмотрел, потом золото пересчитал. А затем три раза посохом об пол ударил. Тотчас померкло всё перед глазами, и очутились мы с Хорстом в большой длинной комнате, похожей на неф церкви. Над головой своды высокие смыкаются, их рёбра на консолях в форме диковинных голов покоятся. На замковых камнях символы странные вырезаны. Запалубки расписаны, словно ночное небо. Только вот звёзды там впрямь двигались, будто настоящие. А впереди стоял алтарь, накрытый скатертью. На нём – подсвечники, распятие и книга, возможно Библия, а, быть может, и гримуар какой нечестивый. А вдоль стен статуи святых, да только таких, каких нигде больше не увидишь, и свитки в их руках с надписями на латинском, греческом, иврите, арабском, а ещё на странном языке, где вместо букв птицы рыбы, человечки и палочки.
«Где же мы оказались?» – подумал я. В окна посмотрел, да только ничего не увидел, тьма за ними кромешная. Вдруг дверь распахнулась, и оттуда вышел Мельхиор, облачённый, как священник в парчовом плувиале, с посохом. Магистр начал покаянную молитву, а затем взял с жертвенника книгу и начал читать. И хоть я в латыни не особо разумею, но показалось мне, что раньше в церкви я такого не слышал, а слова его сплошь богохульные, хотя меж ними не раз повторялось имя Господа нашего и матери Его пречистой Девы, а ещё святых и архангелов. Страшно сделалось, а деваться некуда. Так стояли мы с Хорстом и смотрели. И показалось мне, будто воздух сгустился и колеблется в такт голосу. Иной раз жарко становилось, иной раз стужа пробивала. И свечи то трепетали, то вспыхивали. Тьма то сгущалась, то рассеивалась. А тени, тени-то по стенкам скакали, будто живые, как если бы не вдвоём мы с Шалькхамером стояли, а весь зал наполняло множество разных существ.
Затем послышалось пение псалмов, двери раскрылись и в зал вошли люди в облачениях алтарных служек. Они поднесли наши реагенты, а мастер составил их на жертвеннике. Мельхиор развернул корпорал, перелил кашицу из семенников зайца в серебряный сосуд и высоко поднял его на вытянутых руках, читая на распев молитву. Затем он достал кадило и воскурил фемиам, а как благовонный дым рассеялся, омыл руки, а далее к нам повернулся и молиться призвал. Сам же алхимик над алтарём наклонился, руки сложил и зашептал что-то неразборчивое, словно шваб. А затем добавил по одному порошки из рогов и клыков в кубок и над каждым заклинание прочитал. Как всё смешал, достал Мельхиор откуда-то из-под рясы серый камешек, на вид самый обычный, каких на дороге много валяется. Разместил мастер его над чашей, да так, что тот в воздухе повис. Крутится, качается, а вниз не падает. Никогда такого не видел. Затем направил он на потир ладони. Тотчас из их начали вырываться сгустки света и тьмы, а камешек тот, серый, стал их впитывать, а затем как вспыхнет зеленоватым сиянием – у меня даже по спине мурашки волной пробежали. Хорст так вообще назад отшатнулся. А потом столб лучей вниз, в самую смесь извергся. Вспенилась она и чуть за края не перелилась. Затем всё успокоилось. Тогда же вскричал алхимик:
– Эй, Эггихельм, Вакарольф, Блидегар, Трухтари, Хлодерих, Штайнмар, именем Господа нашего и той властью, которую я над вами имею, явитесь по моему зову!
Тут я подумал, что сейчас кто-то ещё из дверей выйдет. Но никого не увидел, только заметил, будто воздух то-тут, то там густеть начал и дрожать, как в жару. Отовсюду послышались писклявые голоски, да мерзкие какие:
– Чего изволите, господин?
– Именем Адонай, Саваоф, Элохим приказываю Вам, проказливые бесёныши, внести эссенцию из этой чаши вон в те яйца. Берите поровну и ни одного не пропустите!