Translit
Шрифт:
Под конец старейшины племени кесарупи спросили у старейшин племени туниови:
– А кстати, что стало потом с тем мальчиком, который, как рассказывают предания, так любил в незапамятные времена играть у ручья?
– Он перед вами, – кивнули старейшины племени туниови. – Разве вы не узнаете его в переводчике? Это же наш Свет!
Кесарупи, рассмеявшись, покачали головами и ответили:
– Вы ошибаетесь, старейшины туниови. С тех далеких времен прошло слишком много лун, и мальчик, о котором мы говорим, давно уже удалился в Тотйамтури. Что касается переводчика, то он наш, родом с нашего берега. Днем его, правда, здесь не бывает, но к концу дня он всегда возвращается. На нашем языке имя его Тьма {30} .
30
Свет и Тьма. Йопурийская народная сказка (пер. с йопури). – В кн.: Сказки. М., Детгиз, 1967.
Тильда готовилась к приему дорогого гостя.
Она очень любила эту дружбу – и гость любил, Тильда знала.
Она любила и все его окружение… всех этих милых чудаков, не похожих ни на кого в целом мире, – особенно, конечно, смешного олимпийца Курта. Олимпийцем она называла Курта, конечно, не только потому, что он занимал верхний этаж того же дома, где жил и прибывающий дорогой гость, но и потому, что… правда, богоподобный человек! Все в Курте было высоко: например, такой высокой морали она не встречала никогда прежде. Курт казался ей человеком, знающим, как именно должен быть устроен мир, а поскольку мир был устроен совершенно не так, он со своего Олимпа взирал на мир с удивлением – не понимая людей. Люди казались ему страшно наивными – и Тильда догадывалась почему: Курт, сам по себе, был наивен до слез, только говорить ему об этом не следовало – иначе он свирепел, а свирепый олимпиец – зрелище страшное.
Короче, Тильда была благодарна прибывающему дорогому гостю за серию чудесных знакомств, которым – по-другому – никогда было бы не случиться в ее жизни, в общем, далекой от чудачеств. Впрочем, дело было не столько в чудесных знакомствах, сколько в самом посреднике – неожиданно занявшем очень и очень важное место в кругу друзей Тильды. Он больше не учит ее русскому языку – или не учит систематически, но их союз крепче любого языкового сообщества, так сложилось.
Сначала Тильда всего-навсего и хотела, что немножко позаниматься русским – да и, наверное, бросить. Это была, скорее, некая формальная дань ее исторической близости к славянам: Тильда родилась и выросла в Хофе – немецком городке, который не удалось проглотить Чехии… так оно, во всяком случае, выглядело на имевшейся у нее дома географической карте, где родной город Тильды как бы балансировал на только чуть-чуть выдающемся в сторону Германии язычке – казалось бы, всего в одном шаге от самого западного из сколько-нибудь заметных здесь чешских городов – городе с неприятным названием Аш. Находиться на одной и той же территории городам с семантически столь далеко отстоящими друг от друга названиями, конечно, было бы дурновкусием. Маленькая же Тильда, разглядывая карту, придумала для себя, что Хоф испугался Аша и бежал от него в другую страну, в Германию… а Чехия хотела было Хоф слизнуть и проглотить, даже, вон, язычок уже высунула – посмотрите сами на карту и убедитесь! – но, к счастью, не достала.
В детстве люди вокруг Тильды говорили на двух языках, принадлежащих к разным языковым группам, одна из которых была славянской: немецком и чешском. У самой Тильды освоить чешский как-то не получилось… острой необходимости не было – вот и не получилось. А между тем жил и пел в ней чешский – все ее шестьдесят с лишним лет жизни жил и пел. Только тихо жил и пел – в тайне от всех, поскольку… ах, да поскольку не язык это был – так, десять слов да полтора предложения! И Тильда все ждала какого-нибудь спокойного периода в жизни своей, чтобы вот-наконец-вздохнуть и – взяться за чешский. Спокойный период, хоть и поздновато, но наступил, только чешского языка в Южной Ютландии, где она прожила почти сорок лет, было днем с огнем не найти. Случайно нашелся русский – и с этого все началось. А продолжалось совсем не по программе и закончилось той самой великолепной дружбой, которую оба они, учитель и ученица, довольно скоро стали считать одним из главных подарков, сделанных им жизнью.
И вот дорогой гость приезжал.
Тильда узнала об этом случайно: позвонила его маме, чтобы поздравить ее с днем рождения, узнала, что он из-за вулкана добирается из России на перекладных и что будет проездом в Ютландии. Он не каждый раз навещал ее, когда был проездом в Ютландии, – не каждый раз навещала его и она, оказываясь в Копенгагене, только это ровным счетом ничего не значило: и он, и она знали, что всегда – добро пожаловать. Однако пожаловать или не пожаловать – это, конечно, каждый решал сам.
Мама за них решала впервые.
Она смущенно сказала Тильде: «Вы уж последите там за ним». В ответ на это Тильда, которая время от времени наведывалась в Россию и была хорошо знакома с мамой (а стало быть, точно знала, что мама не способна вложить в слово «последить» тот смысл, который один, к сожалению, и был известен Тильде, и мог при других обстоятельствах испугать ее до смерти), сказала да-да-конечно. Причем совершенно не подумав о том, что неплохо было бы все-таки спросить самого прибывающего, является ли посещение Тильды целью его прибытия… странно, кстати: подобных промахов Тильда не делала никогда, ибо свобода самостоятельного выбора – понятие святое, кто бы спорил!
А тут – на тебе…
Заглянув в словарь уже после разговора с мамой, Тильда – не без трепета все-таки – прочитала, что «последить» по-русски действительно, слава Богу, не означаетспрятавшись-в-кустах-понаблюдать-за-чьим-либо-поведением, а означает всего-навсего «позаботиться»(!), и сразу же принялась готовиться к описываемому глаголом действию, причем готовиться усиленно, то есть не одна, а вместе с мужем, тоже весьма обрадованным предстоящей встречей: для Гюнтера это был ничуть не менее дорогой гость, и они с гостем совершенно определенно симпатизировали друг другу.
Наконец позвонил и сам гость, сразу после приветствия одним махом попытавшись снять с Тильды все приятные заботы, но Тильда была непреклонна: «Я обещала маме». Иными словами, встреча оказывалась неминуемой – к радости если и не гостя, то, во всяком случае, Тильды и Гюнтера. Осталось только уточнить по телефону время прибытия поезда: все расписания на время бесчинств вулканического облака, понятно, были отменены.
Тильда встретила его на маленьком вокзальчик Рёдекро – как в те далекие дни, когда он, уже работая в Копенгагене, все еще часто наведывался в Ютландию.
– Здравствуйте, кожа да кости! – подготовленно блеснула она устойчивым при любых, как ей показалось, обстоятельствах русским оборотом, и они перешли на общий для них немецкий.
– Ты налегке, – Тильда удивлялась отсутствию багажа. – Из Копенгагена, помню, и то обычно был с поклажей…
– Разве?
– Что значит – «разве»? Каждый раз с чемоданом, а то и с двумя! Кстати, мама сказала, что ты и сейчас с чемоданом, причем тяжелым…
– Ну, если мама сказала… – он не дал Тильде договорить, – …если сама мама сказала, тогда делать нечего, будем поддерживать для мамы эту версию: я с тяжелым чемоданом!
– А… а зачем маме такая версия? – с большим трудом вмешиваясь не в свое дело, спросила Тильда.
Он пожал плечами:
– Наверное, так ей спокойней. Но сама- подумай: ехать на перекладных с тяжелым чемоданом… нет уж, увольте: я не самоубийца.
«Маме опять наврал, – подумала Тильда. – И опять, небось, думает, что – во спасение».
А вслух сказала:
– Ладно, будем поддерживать версию. У меня просто мелькнула мысль, что чемодан украли.
– Да кому он нужен, Тильда! Он и мне самому не нужен. Мне всего и требуется, что расческа да зубная щетка. Omnia mea…