Травля (Погоня)
Шрифт:
— Кстати, Франсуаза, вы читали прессу за эти дни?
— Конечно…
— Что там говорят о моем деле?
— Полиция думает, что вы улетели на каком-то подпольном самолете и что вы покинули территорию Гельвеции…
— Хорошо…
Я задумался. Мне необходимо еще два-три дня, чтобы полностью восстановиться. Когда мне станет получше, я попытаюсь получить по чеку и вернуться во Францию… Только будет ли благоразумным самому получать деньги, учитывая, что мои приметы известны, а сумма весьма значительная? Меня тут же заметят и опознают. С другой стороны, необходимо предупредить Старика о том, что со мной произошло. Он, наверно, мнет сейчас швейцарскую прессу, гадая, что же случилось со знаменитым комиссаром Сан-Антонио.
Я мог бы переправить ему записку… Возможно, даже приложить чек к письму, и он разобьется в лепешку, чтобы получить по нему. Так всегда пополняются закрома… Нормальное возмещение убытков.
Вдруг я осознал, что Франсуаза рядом. Я поднес дрожащую руку к ее хрупкому затылку, и она вздрогнула от прикосновения. Потихоньку я привлек ее к себе и положил поперек дивана. Мои сухие губы встретились с ее губами и это был великий стоп-кадр «хеппи энда».
Не знаю, может быть, это покойный жених научил ее целоваться. Как бы то ни было, она своего не упустила, милая сестричка. Возможно, швейцарские студенты-медики столь же похотливы, как и французские, и что во время ночных дежурств они преподают курс сравнительной анатомии славным дежурным сестрам?
За время, меньшее, чем нужно министру финансов для проведения нового налога, она оказалась между простынями в одежде Евы, а в следующий миг судорожно прильнула ко мне. Сколько же она ждала этой минуты!
«Возьми меня всю», это ей было известно! Она столь же чувственна, сколь мила. Теперь я понял. Ореол преследуемого французского агента в пиковом положении возбуждал ее. Выхаживая меня, она трудилась для своего личного блага.
Неслыханно, до чего же женщины сложны! Они ни от чего не отказываются ради своего удовольствия. Они готовы выкормить мужика молоком «Гигоз», чтобы положить его себе в постель в тот день, когда он созреет.
Франсуаза занималась любовью по-сестрински. То есть она заботилась о партнере. Она готова была пичкать меня подслащенным аспирином во время гимнастических упражнений. Она дозировала усилия, успокаивала слишком горячие порывы и заставляла передохнуть, когда считала это нужным.
Однако несмотря на ее усилия и ее умелое искусство (которым я, к тому же, сумел воспользоваться), после этого длинного стиплчеза я утомился больше, чем если бы пересек Атлантику на морском велосипеде, толкая лодку Бомбара.
Надо думать, что мой послужной список показался ей удовлетворительным, так как она покрыла меня жаркими поцелуями, отпуская такие соленые штучки, которые, по моему мнению, могли спокойно убить ее жениха.
Затем, как и все любовники всего мира, мы заснули.
Ближайшие городские часы пробили двенадцать. Я сосчитал сквозь дрему. Да, пробило точно полдень. Я уютно нежусь около Франсуазы. Ее горячее тело вливает в мои вены чудесную юность. У меня больше нет температуры. Я чувствую в себе силы.
Лаская ее гладкое красивое плечо, я цинично говорю себе: «Еще одна, парень!»
Я не тщеславен, поверьте, однако моей мужской гордости необходим новый успех у женщин. По этому признаку мужчина сознает, что он еще мужчина.
Я чувствую, как она воркует рядом со мной, и я счастлив. Обычно, сразу после того, как я развлекусь с девушкой из хорошего общества, меня тянет закурить сигарету на другом конце планеты; но из-за плохого самочувствия мне захотелось приласкать ее немного.
Она приподнялась и поцеловала меня.
— Я тебя люблю…
— Я тоже, Франсуаза. — И добавил, как всегда поспешив с переходом. — И это вызвало во мне волчий голод!
— Я пойду куплю что-нибудь на завтрак. Чего бы тебе хотелось?
— Ветчины и яичницу…
— Ты нетребователен.
— И еще бутылку шампанского. Возьми денег в моем бумажнике, сегодня я ставлю.
Я был вынужден настаивать. Наконец она согласилась.
— Когда будешь ходить по магазинам, купи мне новые штаны и сорочку, думаю, мои лохмотья не годны к употреблению после длительного купания…
— Какого цвета?
— Какой тебе понравится…
Вы видите, какая изысканная идиллия. Ты меня любишь, я тебя люблю, мы будем любить друг друга! Это всегда доставляет удовольствие и стоит недорого.
— У тебя есть на чем и чем писать?
— Конечно…
Она подала мне пачку бумаги с водяными знаками и шариковую ручку.
— Это тебе подойдет?
— Как штык. Подожди, ты также позвонишь одному из моих друзей, который живет в Берне. Мне хотелось бы, чтоб он навестил меня, тебя это не затруднит?
— Как хочешь…
— Ты самая обожаемая из…
— Из?..
Иногда во мне пробуждается дар угадывания женщин. Я знаю, что они ждут от меня.
— Из невест!
Это вознесло ее к небесам! Она бросилась ко мне, покрыла меня отсыревшими ласками.
— О! Моя любовь! Моя любовь!
Наивная глупышка! Она мечтает о безумных ласках и обручальном кольце на пальце. Чем я рискую, подавая ей надежду? Совсем малым по сравнению с тем, чем она рисковала ради меня, не так ли?
— Иди… Поищи в справочнике пансион Виеслер, дом 4 по улице дю Тессэн.
— Хорошо.
— Ты запомнила?
— Естественно!
— Ты попросишь к телефону М. Матиаса и скажешь ему, что его друг Сан-А. ждет его у тебя… Я ведь не знаю твоего адреса.
— Хорошо…
— Если он будет спрашивать уточнения, не давай их…
— Не беспокойся… Я поцеловал ее.
— И не забудь ветчину. Ты возбудила во мне аппетит, моя любовь!
Голова плохо соображала. Я начал рисовать на чистом листе бумаги одноногого ящера, затем, найдя, что для гармонии композиции необходимо завершение, я добавил стул без сиденья, на который усадил искусственную челюсть.