Травля: со взрослыми согласовано. 40 реальных историй школьной травли

Моторина Светлана

Контраст настолько мощный, что я с ужасом думаю о том, как каждый день тысячи детей подвергаются буллингу либо являются свидетелями этого, что тоже токсично. Но еще больше меня расстраивают родители, которые говорят: «А нас вообще указками по голове били», «Мы тоже так учились – ничего, выжили». Многие считают, что боевые действия с учителем только укрепляют дух ребенка. Школа – это, по сути, поле боя. Учителя и ученики – по разные стороны баррикад. Но первые всегда побеждают, потому что в нас вдалбливают: учителя нужно уважать, учитель всегда прав. Но ведь нельзя уважать только лишь за принадлежность к профессии. Уважение – это результат поступков. Как я могу уважать учителя, который орет на первоклашку посреди школьного коридора, который унижает подростка при всем классе, для которого дети – это результаты тестов? И даже загруженность учителя, его низкая зарплата – не оправдание для определенных бесчеловечных действий. Это не индульгенция. Недавно в стране приняли документ по защите чести педагога. Такое ощущение, что права и честь в школе есть у всех, кроме самих детей. Для меня это парадокс. В каждой

школе есть психолог, но в массе своей это люди, которые не способны разбирать конфликтные ситуации, часто даже увидеть их не способны. Проводятся формальные тесты на выявление способностей, склонностей к профессии, а в это время у ребенка в душе ад, с которым он вынужден жить. Именно поэтому я теперь занимаюсь тем, чем занимаюсь. Поисковый отряд и инклюзивный центр, это то, где я пытаюсь быть полезной. Если я помогу хоть одному ребенку пройти через эти ужасные вещи, я буду считать, что живу нельзя.

Глава 2. Как функционирует буллерская среда

Прежде чем мы познакомимся с историями жертв травли, поймем, что они чувствуют, узнаем, как выкарабкиваются из того, что с ними случилось, давайте послушаем людей, которые просто наблюдали травлю. Они годами учились, жили или преподавали в токсичной, буллерской среде и по прошествии этих лет сделали определенные выводы. Хочу сразу предупредить, что выводы совершенно разные. Я предполагаю, что целевая аудитория моей книги – это люди, столкнувшиеся с травлей или желающие ее прекратить. Скорее всего, вы уже настроены примерно так же, как я, и понимаете, что ключевым фактором в недопущении психологического или физического насилия в школе являются взрослые. Учитель, в идеале поддерживаемый школьной администрацией. И родительский состав. Если это так, и мои догадки по поводу моих читателей верны, то, скорее всего, некоторые высказывания моих героев в этой главе вам не понравятся, будут резать слух. Но вчитайтесь в них внимательно. Это и есть логика большинства: первое с чем нужно работать – это жертва. Она себя как-то не так ведет, что-то не то говорит. И если жертву изменить, травля кончится. Так действительно думает подавляющая часть родителей и учителей. Многие учителя вообще не считают травлю чем-то из ряда вон выходящим. Вы услышите подтверждения в этой и последующих главах: «Это нормально в школе. Все так делают. Все через это проходят». Многие люди в пост-Советском пространстве до сих пор живут в картине мира Спарты. Если ребенок слабый, травля закономерна. Его надо учить стоять за себя. Как только ты покажешь миру зубы, тебя зауважают. То есть опять же, менять надо жертву, ее надо лечить, не больной коллектив, запущенный профессионально непригодным учителем, а жертву.

Самое первое интервью в этой главе я взяла у девушки, уже покинувшей нашу страну. Это именно интервью, не монолог. Я оставила свои вопросы, посчитав, что они важны для понимания логики ее размышлений. Ее история интересна по двум причинам. Во-первых, она сравнивает российскую и американскую школу. Во-вторых, я решила поговорить с ней не просто так. Она оставила комментарии под моим постом в социальных сетях, где я приглашала желающих дать мне интервью. И эти комментарии произвели эффект бомбы. Автор комментариев высказала мнение, что работать надо с жертвой. С ней спорили. Некоторые мои герои потом признавались, как больно им было читать эти слова и рассказали свои истории, в которых вести себя иначе не было никакой возможности, потому что этому кто-то должен был бы научить. Я ни в коем случае не осуждаю автора мнения про виновность жертвы, хоть оно и противоречит моему. Но я хочу, чтобы вы прочли его и поняли логику размышлений большинства. Это мнение – продукт всей нашей образовательной системы.

Есть в этой главе интервью со школьным психологом и полная цитата поста учителя из Азербайджана, из которых вы увидите, как сложно противостоять системе. Когда для тебя, как сотрудника школы насилие неприемлемо, ты один зачастую мало что можешь изменить. Во многом это зависит от должности, опыта и полномочий. Но система почти всегда сильнее одного человека.

А последнее интервью в этой главе – история той самой учительницы, которая помогла нам спасти нашего сына. Это пример одного человека, идущего против системы, вразрез с ценностями всей школьной администрации. Она рассказала о травле, случившейся в ее детстве. И о том, что она делает, чтобы травли не было в ее классах. За многое из того, что она делает, ее не любят. Она совершенно не умеет хвастаться своими победами и просто рассказывает о, казалось бы, само собой разумеющихся вещах. Совершенно простым языком. Она и победами это не считает. Просто работа. Работа, которая состоит в том, чтобы и знания дать и межличностным отношениям в коллективе научить.

Мы очень часто слышим от учителей, что они отвечают только за образование. А семья за воспитание. Это не совсем так. Семья может только теоретически объяснять, как вести себя в коллективе. Даже показать на личном примере не может, для этого маме или папе пришлось бы брать ребенка регулярно на работу. У учителя же есть тот самый инструмент для обучения в действии – коллектив из тридцати человек. Да, если в семье у ребенка преобладает хамство, агрессия и нелюбовь, с таким ребенком непросто. Но правила решают многое. Ради того, чтобы быть принятым в группе, особенно если в семье с принятием есть вопросы, ребенок будет готов правила выполнять. Учителю остается только эти правила и рамки обозначить и неукоснительно им следовать. Гораздо сложнее другое – быть вовлеченным в каждого ребенка. Быть с детьми в состоянии здесь и сейчас, полностью в них. Не жить от звонка до звонка, от отчета до отчета, которыми, действительно, наши учителя завалены. Отслеживать любые смены настроения, не понятно откуда взявшуюся

агрессию, грусть или замкнутость. И тогда в ответ на удар или тычок учитель первым делом не стигматизирует ребенка, как хулигана, а поговорит наедине, попытается узнать причину агрессии. Ведь любая агрессия запускается фрустрацией. Что такое происходит у ребенка дома или в школьном коллективе, что он фрустрирован и вымещает свои чувства на других? Да, для этого надо быть не просто учителем, но и психологом, педагогом, заинтересованным в ребенке, в его целях, в его самости. Редко кому из нас удавалось прикоснуться к настоящей педагогике. Я очень рада, что нам с сыном в двух последних классах младшей школы посчастливилось. Мы целых два года росли и развивались вместе с настоящим педагогом.

Интервью с Оксаной, г. Портленд

Имя сохранено, предприниматель, 43 года

– Вы дали комментарий к моему посту в Facebook о том, что зачастую жертва сама запускает травлю, и если бы ребенок поменял поведение, то коллектив изменил бы свое отношение. Это всколыхнуло волну ответных протестных комментариев.

– Я не психолог, поэтому не хочу делать каких-то психологических умозаключений и выводов. Есть мое обывательское мнение. Я сама прошла школу, трое моих дочерей учились, причем сначала в России, потом в Америке. Плюс, у меня подруги, у которых тоже дети, и я это все наблюдаю. Я могу точно сказать одно, что нельзя разделить детей на плохих и хороших. Нельзя взять и обвинить только тех, кто травит. Практика показывает, что часто жертва, переходя из социума в социум, тянет за собой свою проблему. Если бы моего ребенка травили, я бы, в первую очередь, повела его к психологу, смотрела бы, что мы сделали не так. Не нарушили ли мы его границ в ходе воспитания, не вырастили ли мы из него личность, которая не может постоять за себя. Где мы накосячили? И я бы обязательно ребенка перевела в другую среду, чтобы он мог все начать с нуля. Но я, конечно, не была в этой шкуре.

– Вы не были в такой шкуре, но у вас есть ряд историй из своей жизни, которые вы привели в пример в своих комментариях, и которые сформировали ваше мнение. Расскажите о них.

Начну со своих школьных лет. Я была достаточно ярким претендентом на буллинг. Я была из неблагополучной семьи. От нас ушел папа. Меня растила бабушка, я была совершенно не подготовлена к школе, не социализирована. Я была очень другая, и мне было некомфортно. Мне не прививали в семье, что я звезда, но контраст я чувствовала. Дети сбивались в стайки, а я нет. До четвертого класса у меня даже не было подруг. Я пыталась к кому-то примкнуть, но, по сути, так и оставалась частью некого броуновского движения. Были в классе, конечно же, хулиганы. Им все по очереди, кто как умел, давали отпор. Девочки визжали, бегали прятаться в туалете. Я пару раз тоже повизжала, поубегала, потом поняла, что мне это не интересно. В какой-то момент один мальчик-хулиган меня попытался задирать, я его одним движением руки послала через парты в соседний проход между рядами. Он кувыркнулся через голову. Я не знаю, откуда у меня взялась сила, и как он не расшибся. Как-то он меня в ответ обозвал, разумеется. Но на этом все кончилось. С этого момента за мной не бегали, меня не дергали.

Всех нас так или иначе дразнили. Кто в очках – «очкарик», кто полный – тот «толстый». В детском социуме это происходит всегда, все дергают всех и за все. Сейчас мы все называем это модными словами «троллинг», «буллинг», в наше время это было обычным делом. То подножку поставят, то обзовут. Но при этом все равно мы все взаимодействовали.

В какой-то момент классе в третьем один мальчик Андрей стал как-то странно себя проявлять. Он начал на всех нас стучать. У нас, как и у всех в детстве, была эта коалиция – дети против взрослых. Это нормальный процесс отделения детей от взрослого мира и осознания себя взрослыми, имеющими право на что-то. Написали, например, на доске какое-то матерное слово. Жвачку засунули в дверной замок. Никакого криминала. Легкая шалость. Все похихикали. А он шел и закладывал нас.

По началу его не особо и трогали. Ярко это началось в один момент. Был урок труда. Мы все что-то лепили, строили. А он выкрикнул: «А мы с папой это уже делали». Учительница его сразу назначила помощником. И тут Андрей превращается в директора школы. Начинает ходить по рядам, говорить: «У тебя криво, переделай». Мы все были изумлены. Он каждому из нас сказал какую-то вот такую гадость. Это, видимо, для класса стало последней каплей. Может быть, я запомнила этот случай, как стартовый, а на самом деле его раньше мальчишки начали задирать. Но я скажу про свои личные чувства. С этого момента я четко начала отслеживать свое личное отношение к этому мальчику, и замечать, что весь класс его шпыняет. Кто-то сильнее, кто-то слабее. Мальчишки, конечно, отрывались по полной. Девочки меньше, просто могли сказать: «Фу, отойди», «Ты – параша».

– Может быть, у него в семье что-то было не так, и ему хотелось внимания?

– Мне сложно предполагать и прогнозировать, как это могло бы развиваться иначе. Ведь, повторюсь, мальчишки дергали друг друга постоянно. Приходил мальчик с гайморитом, у него висели зеленые сопли, они ржали над ним. Но проходили сопли, проходил троллинг. Даже те, кто считался хулиганами, сказать, что они были исчадием ада, я не могу. Но Андрей методично поступал одинаково. Такое ощущение, что сам себе враг был. Когда стали постарше и задумывали какие-то проказы, мы уже знали, что Андрея надо исключить. Говорили: «Так, этого придурка заприте где-нибудь, чтобы он нас не видел и не слышал». Это говорил не какой-то хулиган-зачинщик, весь класс понимал, что, если мы решим что-то сделать, его надо изолировать. Мы его реально все ненавидели.