Траян. Золотой рассвет
Шрифт:
И голове сгибаться так удобно.
Ведь будь она длинней,
То кланялась бы всем.
Короче – топору работать невозможно».
Теперь подхватили все, кто был на палубе – легионеры, члены претория, члены команды. Император тоже подхватил – «то–о-опору работать невозможно». Допели эту, грустную, солдатскую, завели веселую, срамную, про Юлия Цезаря.
«Цезарь галлов покоряет, Никомед же Цезаря:
Ныне Цезарь
Никомед же торжествует, покоривший Цезаря.
Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника:
Деньги, занятые в Риме, проблудил он в Галлии».
Когда песня закончилась и стихли голоса, Траян обратился к Фосфору.
— Говоришь, попал в шторм, сразу о богах вспомнил?
— Так и есть, цезарь. Такая буря случилась, что, кроме как на их милость, надежды уже не было.
— Полагаешь, ты остался жив по воле богов?
— Выходит, так, божественный.
Император сунул руки под мышки, задумчиво глянул на темное море. Постояв несколько минут, решительно повернулся и направился в надстройку. Уходя с палубы, поймал на себе вопрошающий, таивший так и невысказанный вопрос, взгляд Ларция – как насчет Регула? Император не ответил, засмеялся, ушел в свои покои. Уже на ложе погладил Плотину, помял ей грудь. Возбудившись, исполнил желаемое и, наконец, уже лежа на спине, засмеялся и вслух выговорил.
— Действительно, пусть боги рассудят. Это разумно и справедливо.
* * *
Траян прибыл в столицу осенью 99 года, то есть спустя почти двадцать месяцев после провозглашения его соправителем и императором. Приехал, когда не осталось сомнений в успехе подготовительных работ в Мезии, необходимых для обеспечения кампании.
Солдатам и пригнанным на Данувий рабам необходимо было перевернуть горы земли. Прежде всего, прорыть обводной канал, который позволил бы обойти Железные ворота – жуткую узость, врезанную в местные горы, в которой пробила себе путь великая река.
Ширина Данувия здесь, в ущелье Клиссура, сокращалась до полутора сотен шагов. Врываясь в теснину, поток набирал скорость, бился в прибрежные скалы, мчался через пороги. Стоило зарядить дождям, и Данувий в теснине становился несудоходным. Начиная кампанию, нельзя было рисковать снабжением армии, вот почему Траян по совету своего архитектора Аполлодора приказал прорыть канал длиной в две мили (3,2 км), шириной в сорок шагов. Теперь доставку грузов к месту переправы можно было осуществлять в любую погоду.
Кроме того, необходимо было проложить по правому берегу дорогу, которая соединила бы главную базу и пункт сбора римских войск возле Виминация в Мезии с Аквинком (Будапештом) в Паннонии, а это около двухсот пятидесяти миль пути. Вдобавок к этому, надо было построить дополнительно десятки миль дорог, прорубить просеки, обустроить пограничные укрепления.
Вся эта строительная кутерьма благотворно подействовала не только на соседей Децебала, но и на самого царя даков. Все они поспешили начать переговоры с новым цезарем. Правда, Децебал остался верным себе – подтверждения мира он не просил, а требовал. Его послы настаивали на сохранении тех же условий, на которых был заключен мир с Домицианом. Уступить они были готовы разве что в размерах субсидий, которые прежний император обязался выплачивать Децебалу. Один из послов в доверительной беседе с представителями Траяна намекнул, что субсидии можно сократить наполовину. Лициний Сура, услыхав это требование, сразу ухватился за эту промашку, допущенную стариком–даком, так и не снявшим во время переговоров высокую войлочную шапку. Дело в том, что римляне, начиная с воцарения Нервы, уже два года никаких расчетов с дерзким соседом не производили. Если бы Децебал был уверен в себе, он в первую очередь должен был потребовать выплаты долга и только потом ставить вопрос о сокращении субсидий. Выходит, Децебал всего лишь выясняет позицию Траяна. Мира он желает на прежних, неприемлемых для Рима условиях.
Лициний Сура заявил послам – поскольку царь даков не ставит вопрос о возвращении долгов по субсидиям, значит, он добровольно согласился на исключения этого условия из мирного договора. Поэтому об уменьшении субсидий и речи быть не может. Рим призывает Децебала быть добрым соседом и не строить козни на границах империи. Пусть он откажет в помощи гетам, роксоланам, агафирсам, карпам и другим племенам, и не подбивает их на вторжение в пределы римских территорий.
Переговоры зашли в тупик. Другой тон был взят с сарматами. Этим Сура обещал все, что мог позволить Траян без ущерба для римской чести. Выбрав момент, посол римского народа вызвал на переговоры Ларция. Как только тот, подтверждая неодолимую римскую мощь, продемонстрировал свою железную руку, варвары с испуга бросились вон из зала. На следующий день сарматы пошли на мировую.
После подписания договора с сарматами Траян вызвал Ларция в Виминаций, сообщил, что решил назначить его префектом конницы и передать ему под начало конную гвардию, что было значительным повышением по службе, затем приказал немедленно возвращаться в Рим.
— Передашь послание поддерживающим меня сенаторам. Сам в беседах обязательно ссылайся на то, что собственными ушами слышал, как я не раз упоминал, что буду править по воле сената. Первое условие – ни один из его членов не может быть казнен иначе, как только по приговору самого сената.
Ларций не удержался от усмешки.
Траян неожиданно резко осадил его.
— Перестань ухмыляться, Ларций! Я действительно решил вернуться к установлениями Августа и в первую очередь разграничить полномочия принцепса и сената. Хватит нам своеволия с одной стороны, и пустопорожних разговоров с другой. Этого я держался и буду держаться.
Лонг испугался.
— Цезарь, я совсем иное имел в виду…
— Я знаю, кого ты имел в виду. Марка Регула! Приказываю забыть о мести, теперь ты государственный человек, и я не посмотрю, что у тебя одна рука искалечена. Вторую переломаю.
Лонг склонил голову.
В Рим Ларций отправился вместе с бывшими консулами Гнеем Помпеем Лонгином и Лаберием Максимом. Первый выделялся дородностью, добродушным нравом и пользовался особым расположением императора; второй, мрачный, нелюдимый, считался искусным полководцем и правой рукой императора в военных вопросах. В веденье Лонгина была отдана доставка хлеба в Рим. Своего хлеба в Италии не хватало, зерно привозили со всех концов империи. Главной житницей считался Египет. Под присмотр Лонгина также должны были перейти многочисленные агенты–фрументарии, осуществлявшие надзор за поставками хлеба. Лаберий Максим был назначен префектом претория, то есть занял второй по значимости военный пост в империи.