Траян. Золотой рассвет
Шрифт:
Каждому свое. Конечно, было в этом приговоре некое самодовольство, но между друзьями чего не случается. Ему вполне достаточно Волусии, наследника, пригодится и подаренная Траяном вилла. Скоро увидится с женой, отпразднует приезд, рождение наследника. Недели не пройдет, как он возьмет его на руки и на ступенях храма Юпитера Капитолийского наречет сына римским гражданином. Соберутся друзья, родственники, он не поскупится на подарки…
Это ли не счастье?..
Высадившись в Равенне, по Фламиниевой дороге, через Бононию (Болонью), Лонг помчался в Рим. Вот о чем еще вспомнилось в пути – сразу после заключения предварительного соглашения с Децебалом Траян подарил Адриану перстень с крупным
В Рим въехал поутру. Успел вовремя. Волусия родила вчерашним днем, но была еще очень слаба. Он ворвался к ней, обнял, успокоил. Жена погладила его лицо, культю.
Ночью она умерла.
Истекла кровью.
Глава 2
Ларций простился с любимым человеком последним поцелуем. Родственники закрыли Лусиолле глаза, закрыли рот. Затем несколько раз громко назвали ее имя – она не отозвалась, тогда приступили к последнему прощанию.
Ее омыли теплой водой, умастили благовонными мазями, надели паллу. Тело выставили на парадном ложе в атриуме. Были и плакальщицы, но Ларций, не в силах был слышать их пронзительные вопли и попросил распорядителя похорон, чтобы они выли потише. Распорядитель поинтересовался, насколько потише? Эвтерм, передавший просьбу хозяина, объяснил распорядителю – шепотом.
Дальнейшая церемония – сжигание тела, перед сжиганием увивание его кипарисовыми ветвями, затем сбор останков для помещения их в траурную урну, – прошла перед глазами Ларция, не задевая сознания. Он и на девятый день, когда родственники собрались помянуть Волусию, был мрачен, небрит, волосы не стрижены и вовсе не потому, что так требовал обычай, просто это были пустяки, неинтересные, несущественные детали его дальнейшего пребывания на земле.
С тем же недоумением и без всякого интереса он осматривал младенца. Действительно, родился мальчик, крепенький, голосистый. Он не испытывал к нему ни любви, ни ненависти – глупо винить маленького Бебия (так назвали ребенка) в смерти матери?
А кого винить?
Все эти дни Ларций общался исключительно с Эвтермом. Пили вместе, нарезались молча, иной раз пускали слезу, но каждый на особицу, когда горе донимало. Никто никого не терзал. Приходил на попойки отец, тоже прикладывался к фиалу, заглядывала мать.
Только Кальпурния да садовник Евпатий пытались утешить Ларция. Тетя Волусии, бесцеремонно распоряжавшаяся во время похорон племянницы, сразу увяла, когда на возжигание траурного костра притащился совсем одряхлевший Регул. Его в особой коляске привез Лупа. После похорон сенатор по старой бесцеремонной привычке, настоял на доверительной беседе с Лонгом. По секрету сообщил, что у него «родилась занятная мысль» оставить имущество маленькому Бебию, ведь он у него единственный близкий родственник. Ларций не сразу понял, в каком родстве могли находиться Регул и его младенец–сын, о каком имуществе идет речь, и время ли сейчас рассуждать об имуществе. Он пожал плечами, вопросительно
Зачем?
Сразу после похорон в комнаты Ларция явился садовник Евпатий и с ходу принялся утешать господина. С порога принялся рассказывать о царстве небесном. Стоит только уверовать, господин, и отворятся врата…
Ларций скривился.
— Какие врата, старик? Зачем мне врата?..
— Не упрямься, господин. Послушай старика, послушай Спасителя. Уверуй, и дано тебе будет встретиться с Лусиоллой на небесах.
— Неужели? – удивился Ларций. – Ты как, Эвтерм, считаешь?
— Он прав, Ларций.
— Ну уж нет, рабы. Что за глупое суеверие! На такой подгнившей мякине римского префекта не проведешь. Садись, старик, налей себе и выпей. Я уж как-нибудь…
Что «как-нибудь» он не уточнил. Евпатий выпил и остался в апартаментах хозяина. Сидел в углу, что-то бормотал про себя.
Вырвавшись от Регула, в дом Лонгов явился Лупа, просидел с бывшим хозяином до вечера. Ларций подробно рассказал ему, как храбро дрались даки, как он с императором ходил в атаку, как спас Траяна, когда под ним убили коня, как разговаривал с Децебалом. Спросил, ощущает ли Лупа на себе, как день ото дня наполняется добродетелью?
— Добродетелью не замечал, а вот деньгами в полной мере.
— Ты – варвар, – обиделся хозяин. – Ты ничего не понимаешь. Откуда тебе знать, что цель любого правителя – улучшение нравов. Мне Траян по секрету признался. Будешь улучшать нравы, тогда наступят мир и спокойствие, восторжествует величие, увеличится благосостояние.
Лупа усмехнулся – мальчишка был еще вполне трезв.
— Я знал Децебала. Ему нельзя отказать в желании улучшить нравы своего народа, а оно вон как вышло. Ни мира, ни благосостояния, ни народа.
— Ну, привел пример!.. – всплеснул руками Ларций. – Децебал – варвар. Волк, вожак стаи. Ты как считаешь, Эвтерм?
— Лупа прав, господин. Если улучшать нравы может только сильный, а слабому надо быть готовым к гибели, то толку от такого улучшения будет немного.
— Не упрямься, хозяин, – запричитал в углу Евпатий. – Уверуй, легче станет. Ну, что тебе стоит…
— Заткнись!
Наступила тишина. Нарушил ее Эвтерм, подтвердивший свою прежнюю оценку.
— Легко улучшать нравы, когда у тебя под рукой тридцать легионов.
— Э–э, и ты туда же. Нрав, ребята, улучшать очень тяжело. По себе знаю. Если кто берется за это дело, это о–го–го!..
Он на мгновение задумался, потом кивнул.
— Впрочем, вы оба правы. И тот и другой – волки, да еще какие. Все равно Децебал – варвар. Оказывается, он воспитывался в Риме…
Разогнала их мать, старушка Постумия. Старика Евпатия, страдавшего в углу по причине злостного упрямства, которое проявил хозяин в трудную минуту, она вывела за ухо, отвела в сад и заставила приняться за грядки под посадку. Была осень, надо было рассаживать лук, чеснок. Потом приказала Лупе и Эвтерму удалиться. Когда они вышли, матушка села рядом, положила голову сына себе на плечо. Префект дал волю слезам, разрыдался так, как в детстве не плакал. Мать сидела и только поглаживала его по волосам, потом, обнаружив седой клок – и не один! – покачала головой, сказала, надо жить, сынок. У тебя есть о ком заботиться. Каково ей будет взирать с небес на небритого, пьяного мужа. Пора отправляться в храм с маленьким Бебием на руках, пора наградить его римским гражданством. Жизнь-то не остановишь.