Треба
Шрифт:
— Вот куда надо, — услышала в странной, накатившей на нее тишине Арма голос Кая, и вслед за этим два выстрела оборвали и клекот и свист. Обливаясь пламенем, чудовища упали в стороне от дороги.
Когда усилиями Шувая и остальных удалось сдвинуть исходящую дымом тушу, от Лилая уже остался только пепел. Спутники встали кругом, только Теша сидела безжизненной куклой в стороне. Старик Тару наклонился, пошевелил ножнами остывающие угли и вытолкнул дымящиеся клинок и рукоять. Каким-то непостижимым образом Лилай успел переломить меч.
— Возьмешь? — посмотрел он на Кая тяжелым взглядом, в котором не было ни осуждения, ни страха, а была только не находящая выхода боль. — Стоит показать его бабке?
— Нет, — твердо сказал Кай. — Она поверит мне на слово. Хотя ей не нужно даже моего слова. Она знает и так. Шувай, — зеленоглазый повернулся к великану, — что с ногой?
— Пятку ушиб, — вздохнул мейкк. — Высоковато прыгать пришлось. Но ничего, уже проходит.
— Возьми Тешу на руки, — сказал Кай. — Идем дальше. Скоро ночь, а нам нужно пройти еще пару лиг. Думаю, что вон у тех холмов — река.
Река действительно текла между холмами, шевелила темные ленты речной травы, закручивалась омутами, распускала круги от рыбьих всплесков. Только вот, помня болотное чудовище, к воде никто подойти не рискнул. Даже воду для умывания и каши набирали с опаской. А уж Шувай, навсегда расставшийся с мечтою летать как птица, вздрагивал не только от плеска воды, но и от любого звука, умудряясь одновременно задирать подбородок и втягивать голову в плечи.
Теша сидела там, где ее оставили, обратившись в каменного истукана. Тару занялся едой и костром, укрытым в овражке между двух холмов. Шалигай взялся обрабатывать раны. Сначала промыл и приложил найденную целебную траву к собственному запястью, потом заставил Течиму стянуть рубаху и перевязал ему рассеченный бок, а там уж и добрался до Шувая, лишив его и рубахи и портов: и если на бедре у великана была колотая рана, то грудь и спина были вспороты когтями.
— Тяжеловат я для него оказался, — объяснил, поскуливая от боли, великан. — Сползать начал в когтях, он оттого и взлетал медленно.
— Радуйся, — проворчал Тару от костра. — Был бы ты полегче, да нес бы на спине молоток вместо молота, только бы тебя и видели. Однако вот же мерзость водится в этой долине, никогда бы не подумал!
— Может, и не водится, а только кажется? — сказал Кай, прислушиваясь к журчанию реки, всматриваясь в темнеющий горизонт. — Что там, Илалиджа?
Лучница, стоявшая на верхушке ближнего холма, спустилась, присела у костра.
— Деревня в пяти лигах, но дорога идет вдоль реки. Наверное, делает крюк. Должен быть мост или брод.
— Пойдем по дороге, — твердо сказал Кай. — Нам нужны лошади. Но нужная деревня лежит около дороги.
— А что, — спросил Усанува, — следующий проводник в кого превратится? Может, в рыбу? Или в зверя какого?
— А там и посмотрим, — ответил Кай.
— Однако прошли только одного сиуна, а потеряли уже двоих, — проворчал Тару. — Если так дальше пойдет, не доберешься ты, зеленоглазый, до Анды.
— Доберусь, — твердо сказал Кай.
— Мне вот что непонятно, — почесал лоб Течима. — Отчего они нас сразу не пожгли? Ведь могли!
— Они не убить нас хотели, а еды добыть, — объяснил Кай. — Оттого и схватили самого крупного.
— Так Теша, считай, что самая маленькая! — не понял кусатара. — Что там в ней есть?
— Есть? — удивился Усанува. — Ты палх, что ли?
— Она испугалась, вперед побежала, когда Шувая тварь схватила, — сказал Тару. — Лилай за ней. Бежали рядом, видно, вторая тварь и соблазнилась взять обоих. Но Теша словно почувствовала что-то и сама упала, и Лилая потянула на камень. Он откатился в сторону, да, наверное, приложился головой. Тварь пошла на Тешу, тут Илалиджа со своими стрелами да Усанува с дротиком ей всю охоту и попортили. А там и Лилай очухался. А дальше вы все видели.
— Да уж, — кивнул Эша, перебирая в ладонях собранные на берегу реки камни. — И хотелось бы забыть увиденное, да не получится.
— Можешь насторожь накинуть? — спросил Кай старика. — Тяжелый день был, отдохнуть надо бы.
— Накинул бы, — усмехнулся Эша, — да чего зря трудиться, охранительница твоя уже старается. И мнится мне, что вот это дело у нее получается очень неплохо.
Арма плела солнечные лучи. Плела, как учила мать да как учила ее подруга матери — старая Хуш, которую мать, впрочем, звала Кессар. Несколько лет прожила у них хурнайская гадалка, пока не вернулась домой. Большую часть Пагубы провела. С малолетства поучала синеглазую кроху всяким кессарским штучкам — воду приморозить в чашке среди жаркого лета или платок увлажнить росой в непереносимую сушь. Вот и теперь Арма отошла в сторону, присела на другой холм, как раз напротив бугорка, с которого только что спустилась Илалиджа и где остались стоять Вериджа и Тиджа, потянулась к горизонту, за которым почти вовсе уже скрылось солнце, и стала надергивать, копить в пальцах лучи, чтобы сплести насторожь да обновить запас света, на котором точно — не точно, а можно и самой разглядеть в темноте все-таки побольше, чем ничего. А к солнечным лучам добавляла нитей из реки, перебирала их в пальцах и чувствовала: нет ничего в темной воде страшного, потому как не гнездилище пакости та речка, а граница между одним краем и другим. И то верно — с этой стороны реки трава редкая, низкая, битая жарой, да и рощицы такие же, первая, у самых скал черная — вовсе выжженная до середины стволов, видно, на ней твари огненные умением своим забавлялись, а прочие — пыльные и сухие. Зато на другой стороне реки и холмы вроде как сходили на нет, и трава стояла в пояс, и вдалеке темнела кромка леса или дальних увалов, не разберешь отсюда. Нет, ничем не грозила речка, можно было и тело омыть, и напиться прямо из ее струй. Однако речка речкой, а крепкий сон требовал крепкой насторожи. Солнце и вода у нее уже были, теперь самое сложное следовало сделать: сплести солнечные нити и речные. Не хотели они сплетаться — речные шипели чуть слышно, а солнечные истаивали, но с умением и с этим можно было сладить, зато уж такую насторожь никто не заметит, даже Эша всевидящий, который хоть и не видел солнечного плетения, а все одно чувствовал, как в силок попадал. Разве только Кай разглядит, вот и теперь глаз с нее не сводит, стоит и смотрит издали, но непонятно, то ли на лицо смотрит, то ли на руки, то ли еще куда.
— Вот я не пойму, красавица, — загремел, ссыпая камешки в кисет, Эша. — Вроде бы тянешь ты к себе что-то, сплетаешь, а сплетенного нет. Это как же так?
— Ты как насторожь прячешь? — переспросила старика Арма.
— Смотря из чего плету, — расправил седую бороду Эша. — Если из ветра приплетаю, на ветвях раскидываю, если из земли — на земле. А вот ты из чего плетешь, никак не пойму. А уж сплетенного и вовсе разглядеть не могу.
— А ты бы соединил воздух с землей, — попробовала улыбнуться Арма. — И так бы и прятал — тем, кто с земли смотрит, воздухом бы закутывал, а тем, кто с лету, землей.
— Мудреное ты что-то предлагаешь, — нахмурился Эша. — И меч у тебя какой-то странный, не золотой, но желтый. И сражаешься ты так, словно родилась с этим мечом в кулаке. И заклинания плетешь против всех правил. Если что, знай, синеглазая, не все вижу, но на все смотрю!
— Смотри, — пожала плечами Арма. — Я монету за пригляд не тяну.
— Варево поспело, — возвестил Тару. — Конечно, это не кушанье из той благословенной деревеньки, но живот наполнить вполне способно.
Арма наполнила миску кашей, отошла в сторону, оглянулась, но в накатившем на бивак сумраке уже ничего не могла рассмотреть, только почувствовала по наброшенной ею же насторожи, что все на месте, все оставшиеся двенадцать. Все забрасывали в рот рассыпающуюся на языке горячую кашу, только Теша сидела, не шевелясь, хотя миску ей в руки Тару сунул.
После ужина отряд погрузился в сон, только Тиджа поднялся на дальний холм, замер, окаменел, прислушиваясь к равнине, так, как умели только пустотники. Арма выждала, пока дыхание ее спутников успокоится, спустилась на берег, сбросила одежду, вошла в прохладную воду, ощутила ступнями шершавые ленты травы, оттолкнулась, зарываясь в чистый, не заиленный песок, и поплыла, хотя что там было в этой реке плавания — глубина в четыре локтя на середине, да всей ширины двадцать локтей. Но чтобы раствориться, раскинуться от неразличимого отсюда истока до недостижимого устья — хватило. Замереть, исчезнуть, разбежаться струями и умолкнуть тяжелыми омутами. Перестать быть ненадолго, чтобы наконец остаться с собою один на один…