Трем девушкам кануть
Шрифт:
– И что с того? – сказали ему в первой же квартире. – Строили дом ветеранов. Такие артисты сюда приезжали, останавливались, разговаривали, как обыкновенные люди, а потом все накрылось. Начальство иногда возят, показывают, чтоб пожалело и заплакало, а оно, начальство, не плачет… Никому старые люди не нужны, даже если они народные артисты и академики. Если ты один, то считай, что ты лишний на этом свете.
– Но там кто-то живет, – сказал Юрай.
– Конечно, живет, – ответили аборигены. – Наш, местный. Он там и сторожит, и принимает посетителей. А как же? Недавно один немец приезжал… Поцокал зубом – красивые, мол, места… и уехал. Писатели приезжали… У них тоже своих лишних стариков
– Дом не для всех, – строго сказал он. – Только для заслуженных. Чтоб умирали в своем кругу.
Он показал Юраю список желающих тут жить. Действительно, ничего не скажешь. Фамилии знатные. Ни графини, ни Степана Петровича, ни бабы Шуры в нем не было. Да и быть не могло.
– Скажите, кто-нибудь без вашего ведома мог попасть в этот дом?
– А вы попробуйте! – засмеялся вахтер, отодвигая тарелку. – У меня на случай бомжа там или беженца все предусмотрено.
– А кто вам платит деньги за охрану? – спросил Юрай.
И тут сторож дернулся. «Подавился бы, не закончив трапезу», – подумал Юрай.
– Я не обязан отвечать вам на этот вопрос, – сказал вахтер, вставая, и распростертые руки Аллы Пугачевой как бы выросли у него из ушей, делая его смешным и страшным одновременно.
– Извините, – заторопился Юрай. – Промашка вышла. Мозги работают по старой схеме. Но я к тому, что хотелось бы связаться, так сказать, с хозяевами… Может, прозвучу по радио и подмогну ветеранам нашей жизни.
– Оставьте телефон, я вам позвоню. У меня команды лялякать налево-направо не было. Но народ у нас серьезный. Они интерес к делу уважают.
Сторож проводил Юрая до автобусной остановки. Поговорили о воздухе, который настоящий только тут и нигде больше, о бараках, которые оказались прочнее идеи, их воздвигнувшей, о том, что автобусы стали ходить много реже, зато личных машин много больше.
Сторож не знал, что Юрай оставил ему номер «от булды». Дело в том, что, когда сторож встал и над его ушами выросли руки Аллы, на белой перчаточке звезды Юрай прочитал написанный шариком телефон Лидии Алексеевны Муратовой. У сторожевой собаки был крепкий хозяин. Юрай готов был проглотить собственный язык, что проговорился о работе на радио. Тут не старух пришло время искать, а самому спрятаться, Нелку прикрыть. Одна надежда, что великая Лодя еще не вернулась из-за границы и у него есть шанс замести следы. С ним уже такое было: время ускоряло бег, не секундами – событиями.
Нашли труп бабы Шуры за городом, в железнодорожной посадке. Сроду бы не сыскали концов, не будь баба Шура человеком поколения, которое пришивало карманчики к трусам. Так вот у этой ничейной убитой старухи без вещей и документов в карманчике на рейтузах лежали пятьдесят тысяч одной бумажкой и справка о смерти младенца Николая в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Ни научным, ни мистическим способом не объяснить, почему именно там и именно это было заколото английской булавкой и прижималось к старому, дряблому, намученному жизнью животу. Непостижимо. Но младенец Николай, не успев сыграть никакой роли в жизни, умер трех дней отроду, – сыграл свою роль в смерти. По нему и нашли адрес бабы Шуры, где с горящими глазами ожидала топора по голове еще одна старая женщина, Раиса Соломоновна.
Она-то и вызвонила Сулему, а Сулема – Юрая.
Сулема очень похудела, стала от этого красивее и старше. Было в ее облике что-то получившее окончательное
– Ты здорова? – спросил Юрай без подходов. – У тебя под глазами круги.
– Нет, – ответила Сулема. – У меня какая-то грызь, но я боюсь идти к врачу. Боюсь, что во мне найдут сам знаешь что, а на моей работе больную и дня держать не будут. Молодые девки горячо дышат в затылок, я, слава богу, еще побеждаю верхним образованием и своей способностью к языкам. Мне бы продержаться, чтобы суметь купить квартиру. На комнату у меня покупатели есть. Нашу коммуналку облюбовал один очень крутой мэн. Видишь, мы еще не все сдохли, а дизайнеры своими кисточками уже вовсю машут.
– Ты-то понимаешь, что стариков просто уничтожают?
– Ну зачем же так! Это ты грубо! Их всех куда-нибудь пристраивают, поверь мне. Вон старая еврейка не хочет двигаться, и ее, знаешь, как будут обольщать. Юрай! Те, которые покупают такие квартиры, слишком богаты, чтобы мараться… Я не верю.
– Но бабу Шуру тюкнули?
– А чего ее, дуру старую, черт понес в посадку?
– Но за ней приехали! Оставили адрес. Я там был, между прочим… Пустой дом… С агитационной квартирой.
– Юрай, ты выдумываешь. Больше слушай нашу Соломоновну. Она дверь теперь открывает с тазом на голове.
– А где графиня? А где этот ваш чертежник?
– Вот это я хорошо знаю. Вернее, догадываюсь. Я думаю, они уехали куда-то вместе. Графиня постеснялась сказать об этом своей подружке-врагине, а дядя Степа товарке Шурке. Вот увидишь, они объявятся. Ну поганый у нас мир, ну мерзкие творятся дела, но, Юрай, не накручивай лишнего. Знаешь, – добавила она тихо, – когда внутри что-то скребется, жизнь вообще кажется прекрасной. Это когда зуб болит, жить не хочется, а когда тебя жжет изнутри по-настоящему, то все кажется таким бесценным. Ты просто скулежник. А тебя молодая женщина дома ждет… Она молодая и ждет, а Шура старая и померла. Юрай! Все правильно. Успокойся…
Дверь в комнату Сулемы распахнулась, и вошла Раиса Соломоновна с широко раскрытым ртом не то от удивления, не то от безмолвного крика, за ней мельтешили старик и старушка.
– Что с вами?! – закричала Сулема.
– Они уехали вместе. Бляди, – четко и абсолютно спокойно сказала Раиса Соломоновна. – Вот свидетели. Они вдвоем сели в машину.
– Кто? – не понимал Юрай.
– Посмейтесь, посмейтесь над старой идеалисткой, – ответила старуха. – Эта сволочь-графиня с этим советским плебеем. Они укатили парой. Любовники сраные. Они прикрыли свой срам молоком и хлебом. Обманули несчастную дворничиху. Ладно, меня. Я всегда знала им цену, но простой человек – он простой. Его в конце концов убили. Несчастная женщина! Она была лучше их всех. Она пила, как весь этот народ, но не была способна на ложь и коварство.
– А что я тебе говорила? – шепнула Сулема Юраю. – Что я тебе только что говорила?
Бабу Шуру хоронили Сулема и Юрай. Раиса Соломоновна так потряслась предательством графини, что слегла. В квартире вовсю шли работы. Размурованную дверь осторожно сняли с петель и отправили на реставрацию. Юрай не сомневался, что ни графини, ни Степана Петровича в живых нет. Однажды, проезжая на троллейбусе по проспекту Мира, он увидел сидящую за рулем новенького «Мерседеса» Лидию Алексеевну. Пальцы в кожаных перчатках спокойно и с достоинством лежали на руле, она плавно тронулась на «зеленый», и какое-то время он видел ее профиль и желтый перекрученный шарф.