Третий близнец
Шрифт:
– Да, так или примерно так. Но в целом о здоровье этих двух людей он вам ничего не говорит.
– Тем не менее, если вы узнали, что Джон Доу является параноидальным шизофреником, у вас есть все основания полагать, что и Джим Фитц тоже является таковым?
– Нет, мы этим не занимаемся.
– Но вы ведь можете знать Джона Доу.
– В каком смысле?
– Ну, он может быть, к примеру, вашим привратником или кем-то еще.
– Да перестаньте!
– Но это возможно?
– Об этом и пойдет речь в вашей статье?
– Может быть.
– Ну, чисто теоретически это возможно, но шансы столь малы, что ни один разумный человек не станет принимать их всерьез.
– Это спорный вопрос.
Эта репортерша твердо вознамерилась раздуть из мухи слона, подумала Джинни. И забеспокоилась. У нее и без того полно проблем и нет ни сил, ни времени отбиваться от этих чертовых газетчиков.
– Насколько все это имеет отношение к действительности? – спросила она. – Вы что, нашли реального человека, который считает, что я беспардонно вторглась в его частную жизнь?
– Меня интересует потенциальная возможность.
Тут Джинни спохватилась.
– Скажите, а кто посоветовал вам позвонить именно мне?
– А почему вы спрашиваете?
– Да по той же причине, по какой вы задаете мне все эти вопросы. Хочу знать правду.
– Я не могу этого сказать.
– Интересно получается! – воскликнула Джинни. – Я вот уже минут пятнадцать распинаюсь перед вами, рассказываю о своих исследованиях и методике. Мне нечего скрывать, а вот о вас этого не скажешь. Наверное, вам просто стыдно, так мне кажется. Стыдно признаться, каким путем вы раздобыли сведения о моем проекте.
– Ничего мне не стыдно! – буркнула журналистка.
Джинни завелась. С чего эта дамочка вообразила, что с ней можно так разговаривать?…
– Ну, наверное, тогда есть что скрывать кому-то еще. Иначе почему бы не сказать мне, кто он такой? Или она?…
– Я не раскрываю своих источников.
– Значит, им есть чего бояться, верно? – Джинни понимала, что взяла неверный тон. С журналистами лучше не ссориться. Но эту, похоже, ничем не проймешь. – Я ведь уже объяснила, что в моих методах нет ничего противозаконного и ничьи интересы они не задевают. Тогда зачем таиться вашему информатору?
– У людей могут быть самые разные причины…
– Может, этот информатор хочет мне отомстить? – Говоря это, Джинни призадумалась. Действительно, кому это может быть выгодно, кто затаил на нее злобу?
– Без комментариев.
– Ах, стало быть, без комментариев? – саркастически воскликнула она. – Что ж, буду иметь в виду.
– Доктор Феррами, хочу поблагодарить вас за помощь и…
– На здоровье! – рявкнула Джинни и бросила трубку.
Она долго и задумчиво смотрела на телефон. Что, черт побери, это означает?…
Среда
21
Беррингтон Джонс спал плохо.
Ночь он провел с Пиппой Харпенден. Пиппа работала секретаршей на кафедре физики, и за ней волочились многие ученые, в том числе и несколько женатых мужчин, но встречалась она только с Беррингтоном. Он нарядился, повез ее в уютный ресторанчик и заказал дорогое вино. Он купался в завистливых взглядах других мужчин своего возраста, обедавших с некрасивыми старыми женами. Затем привез Пиппу к себе домой, зажег свечи, надел шелковую пижаму и медленно и с наслаждением занимался с ней любовью, пока она не обмякла в его объятиях со сладострастным стоном.
Но в четыре утра он проснулся, мучимый мыслями о том, что его план может не сработать. Вчера днем состоялся его разговор с Хэнком Стоуном, и тот вроде бы клюнул, но сегодня, возможно, уже забыл об их договоренности. Возможно, издателей «Нью-Йорк таймс» вовсе и не заинтересует его история. Они проведут предварительное расследование и сочтут, что в том, чем занимается Джинни, нет ничего противозаконного. Или же будут слишком долго раскачиваться и приступят к делу только на следующей неделе, когда будет уже поздно.
Он так ворочался и вздыхал, что Пиппа сонно спросила:
– Тебе плохо, Берри?
Он погладил ее длинные светлые волосы, и она тут же начала тихонько сладострастно постанывать. Секс с красивой женщиной мог, конечно, служить утешением, но Беррингтон чувствовал, что сейчас это не поможет. Можно было бы поговорить с Пиппой о своих проблемах – она была умна, всегда его понимала и сочувствовала, – но делиться этой тайной с кем бы то ни было он не мог.
Через некоторое время он встал и отправился на пробежку. Но когда вернулся домой, Пиппы уже не было – она ушла, оставив прощальную благодарственную записку, завернутую в прозрачный черный нейлоновый чулок.
К восьми явилась служанка и приготовила ему на завтрак омлет. Марианна была худенькой нервной девушкой с французской Мартиники. Она плохо говорила по-английски, и все время боялась, что ее отправят домой, а потому отличалась примерным послушанием и услужливостью. Она была довольно хорошенькой, и иногда Беррингтон подумывал о том, что если он прикажет ей заниматься с ним любовью, она и это будет делать с той же покорностью и усердием. Но разумеется, этого не было и никогда не будет: спать со служанкой не в его стиле. Это дурной тон.
Он принял душ, побрился и оделся – весьма официально, выбрав темно-серый костюм в еле заметную полоску, белую рубашку и черный галстук в мелкий красный горошек. Вдел в манжеты золотые запонки с монограммами, аккуратно сложил белый льняной платок и вставил его в нагрудный кармашек. Наряд довершили дорогие черные туфли, начищенные Марианной до зеркального блеска…
Беррингтон приехал в кампус, зашел к себе в кабинет и включил компьютер. Подобно большинству знаменитых ученых, преподавательской работой он почти не занимался. Здесь, в Джонс-Фоллз, он читал одну лекцию в год. Его роль сводилась к управлению и организации исследовательской работы, и ученые с кафедры психологии считали престижным указывать его в качестве соавтора написанных ими статей. Но в то утро он никак не мог сосредоточиться, просто сидел за столом и смотрел из окна, как четверо молодых людей играют на корте в теннис. Он ждал важного телефонного звонка.